Пол подобострастно кивает.
Вот поэтому я так радуюсь, что у меня сын, вдруг догадывается Джонатан. Девочки в этом ничего не понимают, а мальчик точно поймет рано или поздно.
– Ты знаешь, – говорит Джек, – я подумал: нафиг Хейт-Эшбери, там сейчас одни туристы. Примерно как на тридцать девятом пирсе с морскими котиками или в знаменитых трамваях. Лучше поедем в японский центр, там забавно. А потом попробуем взять «экстази» и сходить куда-нибудь потанцевать. Подходит?
– Вполне, – отвечает Дина и смотрит на профиль Джека: обе руки на руле, глаза устремлены на дорогу, ветер из открытого окна развевает волосы. Интересно, думает она, он смуглый от калифорнийского загара или у него какие-нибудь средиземноморские предки? Или, может, индейцы? Надо спросить – это ведь только в России неприличный вопрос, а в Америке – в самый раз.
Приятно, что они тут гордятся своими предками, – а я в России ни с кем не обсуждаю, что я татарка, хотя слова «спокойной ночи» и «я тебя люблю» дома всегда говорили только по-татарски. Впрочем, праздников никаких не отмечали, халяльной еды не ели – и только однажды, когда в начале девяностых к нам в дверь позвонили свидетели Иеговы, вышла бабушка и сказала: «Уходите! Мы – мусульмане!» – а раньше я об этом и не задумывалась.
– Я люблю Калифорнию, – говорит Джек. – Я думаю, весь этот сайберспейс не случайно здесь завелся. Это – крайняя точка, последняя линия фронтира. Кто такие были переселенцы? Люди, которые бежали от властей в поисках лучшей доли. Сначала – из Англии в Америку, потом – с Восточного побережья на Западное. И вот они уперлись в океан. Все. Дальше некуда расширяться. Некуда девать энергию, некуда бежать. Если бы получилось с космосом – да, это придало бы нам как нации цель и смысл. А так в роли нового фронтира выступает Интернет.
– Забавно, – Дина закуривает еще одну сигарету и выпускает струйку дыма в стремительно проносящийся за окнами пейзаж. – Один мой приятель объяснял мне, что у России была похожая история. В конце XIX века мы уперлись в Афганистан – ну, там были англичане и все такое, – и на этом Российская империя остановилась. И вся энергия, которая уходила на освоение новых земель, оказалась обращена внутрь – что и кончилось революцией и катастрофой. Очевидно, потому что не успели изобрести Интернет.
– Я понимаю, что тебе в это трудно поверить, – говорит Джек, – но ваша революция была дико крутая. Ленин, Троцкий и все такое.
– Это все потому, что мы – максималисты. У нас всегда есть зазор между тем, что есть, и тем, что должно быть где-то там, за недосягаемой гранью – «при коммунизме», «в Божьем царстве», «в древней языческой Руси» или наоборот «в Европе». Или вообще – «в нормальной стране», как говорили в перестройку.
– У нас тоже есть американская мечта, – говорит Джек, – или, по крайней мере, была.
– Это другое, – качает головой Дина, – я не могу объяснить. Мне кажется, весь смысл нашей революции, да и вообще всей нашей истории в том, чтобы жаждать абсолюта, но отвергать небеса. В этом зазоре – между абсолютом и небесами или между реальностью и абсолютом – мы и живем всю жизнь.
Зазор – ключевое слово, понимает Дина. Вот то, что все время присутствует в нашем разговоре. Зазор. Разрыв. Пропасть, которую нельзя заполнить. То, что разделяет нас – меня, русскую, и его, калифорнийца. Хороший парень, но совсем другая жизнь. Университет, хай-тек, опцион, акции, все такое – а я в то самое время работала то продавщицей, то машинисткой, то секретаршей. Уходила от нищего-на-кислоте к богатому-на-кокаине. Объяснялась с его кредиторами, что не знаю, куда он сбежал, и предлагала забрать все, что было, – а не осталось уже ничего. Случайно повезло: Саша пожалел меня, взял переводчицей и прикрыл от наездов. Проработала у него до кризиса, а с нового года в новую контору устроилась, благо меня теперь знали. Зарплата, правда, меньше в два раза, но и цены теперь другие. Вряд ли Джеку все это можно объяснить, как бы он ни смотрел на меня и ни тянулся рукой к моим коленям. Провал. Зазор. Весь день мы танцуем вокруг этого провала – ни обойти, ни перепрыгнуть, ни сделать вид, что его вовсе нет.
– Понять, что абсолют уже здесь, – говорит Джек, – России явно не хватает психоделиков.
– Можешь наладить поставки, – предлагает Дина. – Если прочий стаф у тебя такой же чумовой, как твоя трава, ты как пить дать захватишь рынок быстрей, чем менты тебе почки отобьют.
Они едут по 280-му шоссе – силуэты сан-францисских небоскребов внезапно возникают из-за поворота на фоне светлого вечернего неба, как гигантские погашенные свечи в огромном опустевшем соборе.
– Да я вообще не русская, – говорит Дина, – я из казанских татар.
– Это такой дикий народ с кривыми саблями? – наморщив лоб, спрашивает Джек.
– Да, типа ваших индейцев, – отвечает Дина. – Они пришли на Волгу в XIII веке…
– …и всех там вырезали!
– Ну нет, зачем?
– Изнасиловали?
– Нет, вступили в переговоры.
– Взаимодействовали, то есть?
– Типа того, – соглашается Дина. – Менялись ДНК. Вот так я и получилась.
– Примерно как у нас в Америке, – кивает Джек.
Они гуляют по японскому культурному центру. Японские комиксы Дина смотреть отказалась («мы в России считаем, что комиксы – это для детей!»), зато накупила себе десяток блокнотов с красивой бумагой – решила, что ручной выделки. И вот они гуляют и видят фотобудку, и Дина говорит:
– Смотри-ка, я и не думала, что они у вас есть. В моей юности был фильм, там герои вдвоем снимались в такой будке, на память.
– И чем кончилось дело?
– Мальчика убили, а девочка застрелила убийцу. Он был бандит и ее любовник.
– А у тебя были любовники-бандиты?
Прекрасный вопрос, думает Дина. Вот Дэн – он был бандит? Не платил налогов, деньги кэшем в больших сумках, кокос в зип-пакетах, пистолет в бардачке машины, деловые партнеры с Кавказа и из Солнцево. Разумеется, у меня были любовники-бандиты! Я с ним два года прожила, как-никак!
С другой стороны – какой Дэн бандит? МГУ, Борхес, Серджо Леоне…
– Любовники-бандиты? – повторят Дина. – Нет, что ты! Я бандитов за милю обходила. Хотя это, конечно, было нелегко.
– Почему?
– Ну, их слишком много было. Приходишь в гости к подружке – а у нее дружок с золотой цепью в палец толщиной. Или на встречу одноклассников – а там пара-тройка таких, с бритыми затылками. Чему удивляться – следом за свободой всегда приходят бандиты. Потом начинается хаос, кровавая жатва, как в романах Хэммета. Слишком страшно, чтобы рассказывать всерьез. Все, что можно рассказать, ты и сам знаешь. Это вечные истории, которые никогда не надоедают.
– Например?
– Например? Ну, например, Человек без имени приезжает в город, а там царит коррупция и бандитизм. Три банды и менты делят территорию, крышуют местный бизнес, торгуют наркотиками, контролируют казино и бардаки. Человек без имени нанимается на работу в одну из банд, потом в другую, потом, вероятно, в третью – и вот эти бандиты и эти менты начинают друг друга убивать. А когда его работа сделана, Человек без имени уезжает, увозя с собой немного денег и оставляя за спиной город, где немного меньше бандитов.