Шестидесятые пообещали нам любовь. Семидесятые объяснили, что единственная любовь, которой мы достойны, – любовь к насилию и жестокости.
Моя мать, моя бедная мама, беременная, одна-одинешенька в чужом городе, только что из Москвы, без денег, почти без языка – но все равно каким-то чудом выбрала лучший фильм, в каком только могла сыграть: фильм про то, как появилось на свет наше поколение. Мы – дети психоделического насилия. Никакой власти цветов, никакого лета любви. Я был мертв еще до рождения, я еще до рождения знал, в каком мире мне предстоит жить.
Как объяснить Саманте? – думает Алекс. – Нужно ли объяснять?
(перебивает)
Говорите, «дети психоделического насилия»? У нас без всякой психоделики иногда такие истории случаются!
Была у меня знакомая девушка-кинопродюсер. Красивая, ухоженная, по-европейски образованная. Артхаус. Фестивальное кино. Интересные поклонники.
Однажды она решила снять фильм про русскую глубинку. Молодой модный режиссер нашел подходящую деревню. Съемочная группа расселилась у местных жителей. Девушка-продюсер тоже решила приехать.
Вот сидит она в санях, в белоснежной шубе. Зима, снежок под полозьями хрустит, березы отбрасывают голубоватые тени. Возница в треухе, лошадка трусит… Идиллия.
Подъезжают они к деревне, навстречу бежит собака. Лает что есть силы. Лошадь нервничает, шарахается.
И тут возница вынимает из-под сиденья топор и одним движением разрубает собаку пополам. Кровь – фонтаном! Сани – в крови. Белоснежная шуба – в крови. Сама продюсер – в крови.
Возница говорит извините, девушка берет себя в руки, спокойно отвечает:
– Ничего страшного.
Наступает вечер. Девушка переоделась. Порыдала, пока никто не слышал. Пришла к хозяину дома.
– Наверное, – говорит, – надо как-то с владельцем собаки объясниться…
– А чего там объясняться? – отвечает хозяин. – Мишка уже с бутылкой к нему пошел, они эту собаку сейчас сварят и съедят под водочку!
Зачем он это сделал? – думает Саманта. – Как он мог так со мной поступить? Зачем он показал мне этот больной фильм? Ну и что, что там снималась его мать? И как я теперь буду с ней говорить, когда познакомлюсь?
Конечно, я не буду с ней знакомиться, еще не хватало! Вот только приедем в Америку – и расстанемся. Я ему этого никогда не прощу. Это было изнасилование, да, изнасилование на свидании. Заставить меня смотреть эту мерзость… сразу после того, как мы были вместе. Настоящее изнасилование. Он воспользовался тем, что мне было некуда деться, да!
Я просила сделать тише, чтобы не разбудить Джонни, а он сказал: «Не волнуйся, он спит как убитый», словно я прикрываюсь ребенком!
А если я забеременела? Что делать? Второй ребенок без отца? Но все равно, решено: жить с Алексом я не смогу. Мне теперь даже смотреть на него противно.
Боже, почему мне всегда попадаются такие уроды?
Саманта в самом деле не смотрит на Алекса – только в окно. На горизонте остовом динозавра – римский акведук в золотистом солнечном сиянии.
Зачем? Зачем? – думает Саманта. – Ну да, его мама была одна в Риме, без денег в чужом городе, ну да, она снялась в этом чудовищном фильме – но ведь потом она приехала в Америку, нашла работу, воспитала сына, дала ему образование… прожила достойную жизнь. Подумаешь, когда-то в молодости снялась в итальянском порнотрэше! Зачем она сыну-то об этом рассказала?
Русские все-таки загадочный народ.
Как он говорил вчера: шестидесятые пообещали нам любовь, семидесятые сдержали обещание и научили любить насилие.
Я родилась в Огайо, шестидесятые были в самом разгаре, но, честное слово, там не было никакого обещания любви. Был страх перед наказанием, страх перед войной, страх перед кризисом и безработицей – вот и всё.
Нет, не всё. Еще страх не быть идеальной, не оправдать надежд родителей и авансов учителей. Не получить высший балл, не стать королевой выпускного, не поступить в хороший колледж.
Все, что я узнала про любовь, я узнала уже в университете. Я научилась просто быть собой. Узнала, что надо беречь жизнь, что Дух пронизывает весь мир, что смерть – это не конец, а просто еще одно путешествие.
Что нам нужна только любовь.
Зачем Алекс показал мне этот фильм? Разве в мире и без того мало жестокости и зла?
– Я недорассказал вчера про Инеш и Педру, – говорит Алекс.
Саманта сердито встряхивает светлыми кудрями:
– Сама прочту! Дай мне путеводитель!
Каменный шатер купола над головой. Внутри никого, только они втроем. Сколько лет этому монастырю? Шестьсот? Интересно, он всегда был таким пустым – или когда-то его наполнял шум голосов, гомон паломников, призывы и проповеди?
Саманта поднимает голову: восьмиконечная каменная звезда, в центре – голубь, в кружевном ореоле сияния, на перекрестье лучей – ажурные снежинки. На секунду Саманте кажется: звезда пульсирует, раскрывается навстречу, словно хочет притянуть к себе, обнять, благословить.
Саманта садится на скамью, открывает путеводитель. Ну да, все как рассказывал Алекс. А, вот еще: Педру велел изготовить два саркофага и поставить их так, чтобы, когда протрубят трубы Страшного суда, влюбленные в гробах сели и первым делом увидели друг друга.
В самом деле – романтично.
Саркофаги, продолжает путеводитель, богато украшены. Особенно примечательна резьба на саркофаге Педру, изображающая мученичество святого Варфоломея, с которого язычники сдирают кожу.
Вероятно, думает Саманта, это какая-то сложная аллегория любви. В смысле – про снятие кожи.
Саманта подходит к мраморному саркофагу. Вот здесь, значит, и лежит Инеш де Каштру. Прикрывалась детьми, была убита и похоронена, откопана и коронована, а теперь лежит здесь, ожидая, пока трубы, словно Божий будильник, позовут ее на последнее свидание.
Что от нее осталось, кроме любви? Была ли она умна? Любила ли своих детей? Любила ли своего Педру?
Мы не знаем. Быть объектом чужой любви – единственное, что могло случиться с женщиной шестьсот пятьдесят лет назад.
А вот тут лежит король Педру Первый. Пренебрег женой, завел любовницу, потерял ее, воевал с отцом, победил и примирился. Обещал не трогать убийц – но соврал и вырвал им сердца. Выкопал свою Инеш, короновал и велел всему двору целовать ее иссохшую руку – а когда настала пора, отплыл в последнее путешествие на мраморной резной ладье, унося с собой надежду на встречу с той, которую уже после смерти сделал королевой.
Бедный безумец, думает Саманта. Пусть там, в зеленой стране, голова Педру вечно покоится на коленях Инеш, пусть на островах Блаженных она вечно расчесывает его мраморные волосы.
Алекс берет Саманту за руку.
– Португальцы приходят сюда поклясться в вечной любви, – говорит он. – Давай я тоже поклянусь?