В 1920-е первый глава тайной полиции большевиков Феликс Дзержинский был ответственным за принятие важнейших решений в экономике [360] . Позже, при Сталине, предшественники КГБ становились непосредственными и активными участниками экономических процессов в силу того, что в их ведении находилась огромная система по использованию подневольной рабочей силы, известная как «ГУЛАГ» [361] . На пике своего развития ГУЛАГ производил 15–18 % всей продукции в России [362] . Но с начала 50-х годов ни один из руководителей КГБ напрямую не отвечал за экономическую политику. Последним из них, имевшим такие полномочия, был Лаврентий Берия, руководивший тайной полицией с 1938 по 1953 год [363] . Какими бы ни были другие его качества, с экономической точки зрения по советским меркам он считался либералом. Берия пытался провести первую десталинизацию, планировал расколлективизировать сельское хозяйство. Он распустил ГУЛАГ, поскольку тот был «неэффективен». Берия предлагал политику сближения с Западом. Но после смерти Сталина он проиграл во фракционной борьбе. Его имя и либеральную политику предали анафеме [364] , а самого казнили.
КГБ, в который пришел Путин, был уже мало ориентирован на экономику. Впрочем, имелись две вещи в западной экономике, интересовавшие эту организацию. Первое – то, что Запад был капиталистическим, а значит – по определению идеологическим противником советской экономической системы. Весь Запад был антитезой СССР и коммунистической партии. И поскольку КГБ служил «щитом и мечом» партии, его основной задачей считалась «революционная бдительность» [365] . В этой роли КГБ должен был бороться с подрывной деятельностью и распространением идей Запада. В списке опасных идей верхние строчки занимало все, что могло быть истолковано как пропаганда превосходства капиталистических принципов и методов в экономике. Второй точкой приложения усилий КГБ стали научные и технологические достижения западных стран, особенно то, что имело военное значение. Целое управление в КГБ занималось кражей передовой продукции западной системы, обреченной, по мнению идеологов КПСС, на уничтожение.
За время, прошедшее после прихода Путина в КГБ, перед советской экономикой встали новые серьезные проблемы, потребовавшие от разведывательной службы сместить фокус интереса к экономике западных стран. Пусть СССР выиграл от взлета нефтяных цен в 70-х годах, этот выигрыш оказался краткосрочным. Он только прикрыл череду фундаментальных проблем социалистической экономики. Хотя доходы и росли, реальная производительность быстро падала. В период с 1977 по 1981 год рост нефтедобычи в СССР внезапно замедлился, при том, что в 1976 году показатель роста составлял 7,6 %. К 1981 году, когда цены на нефть опять снизились, рост нефтедобычи остановился, что сказалось на всех советских экономических планах и проектах. За ширмой изобилия и богатства нарастал кризис. Книга известного американского эксперта по энергетике Тэйна Густафсона, посвященная советской нефтяной отрасли этого периода, своим названием очень хорошо описывает сложившуюся ситуацию – «Кризис на фоне изобилия» (Crisis amid Plenty) [366] .
Есть некоторая ирония в том, что нефтяной кризис 1973 года, который принес столько доходов СССР и который нанес очень чувствительный удар по экономикам западных стран, в долговременной перспективе оказался благом для Запада. Так, после 1979 года США за четыре года сократили импорт сырой нефти вдвое [367] . В конечном итоге экономика западных стран, перейдя на новые технологии и материалы, проведя компьютеризацию, введя микроэлектронику и новые технологические процессы, стала более эффективной. Советский Союз же двигался в противоположном направлении. Большая часть нефтедолларов была потрачена на поддержку стран-сателлитов в Восточной Европе и наращивание производства вооружений и другой промышленной продукции в самом СССР. При этом предприятия стали гораздо более энергозатратными, чем были до этого. Так что в то время, пока экономики США и большинства других стран Запада вышли из кризиса очистившимися и укрепившимися, советская стала больше и дряхлее.
Ответом советских лидеров на постоянное отставание в технологической гонке стала комбинация из отрицания слабости собственной системы и попытки остаться в игре за счет простого воровства технологий, созданных противоборствующей капиталистической. Однако более просвещенная часть советского руководства, в основном военные, пришла к выводу, что проблему воровством не решить. Советская система должна измениться, но тогда ее жители оказываются перед неразрешимой дилеммой – инновационная экономика нуждается в более свободных индивидуумах, а подобные свободы несовместимы с советской системой политического контроля. Эти тезисы изложил в 1983 году в беседе с американским журналистом Лесли Гелбом один из главных военных реформаторов Советского Союза начальник Генерального штаба маршал Николай Огарков. Спустя годы Гелб воспроизвел этот разговор в своей статье в New York Times: «Я начал разговор с того, что обвинил Москву в создании военных сил, значительно превосходящих необходимые для обороны. Огарков отмахнулся от меня с мягкой улыбкой. А затем привел самый потрясающий аргумент, какой я когда-либо слышал от советского официального лица: «Мы никогда не сможем догнать вас в современных вооружениях, пока не совершим экономическую революцию. И главный вопрос в том, сможем ли мы совершить таковую без революции политической» [368] .