«Найти дикий цветок и посадить его в эту вазу. Комментарий: цветок должен быть диким, сорванный в саду или купленный не годится. Например, подойдет цветок, пробившийся сквозь трещину в тротуаре».
Заставляю себя посмотреть на мальчика.
– Мне не стоило пробовать заниматься эквилибристикой – лучше оставить это профессионалам. Жонглер из меня никудышный.
«Жалкое, жалкое объяснение». Теперь я залилась краской, что только ухудшает ситуацию. Когда к щекам приливает кровь, это вовсе не улучшает цвет лица. Ох, я вовсе не стыдливая и нежная, а всего лишь невезучая, да вдобавок покрываюсь пятнами.
Парень улыбается, и сквозь ту маску недоверия, что была на нем до сих пор, проглядывает живой человек. Он симпатичный. Небрежно-симпатичный, с длинной темной челкой, которую хочется убрать с его глаз. Его движения слишком продуманные, как будто если он до чего-то случайно дотронется, это приведет к беде. А его глаза… очень странные, но притягательные. Живописец, обладая палитрой с бесконечным множеством оттенков, вероятно, мог бы создать такой цвет, но ему пришлось бы очень постараться. Глаза незнакомца были того оттенка, что можно увидеть ровно перед началом заката, когда небо меняет цвет: только что было бирюзовым, подобно яйцу малиновки, и вот уже стало ржаво-розовым. Это горизонт, которого я не видела с тех пор, как мы очутились в лесу манхэттенских небоскребов.
Я уже мысленно делаю зарисовку глаз мальчика, и мне приходится заставить себя перевести взгляд, чтобы рассмотреть его целиком. Ничего необычного в нем больше нет, как и ничего неприятного. На нем простая белая футболка и джинсы, и все это сидит на нем хорошо, что свойственно отнюдь не всем мальчикам. Мне становится немного легче, когда я замечаю, что он такой же вспотевший, как и я.
– Нет. Ты права. Это я вел себя глупо.
Судя по его голосу, он и вправду сожалеет и даже слегка нервничает.
Я снова опускаю глаза. Отлично. Пусть моя грудь и не выглядывает из рубашки, зато пот превратил меня в единственную участницу конкурса «Мисс Мокрая футболка».
Значит, извинения все-таки напрямую связаны с гормонами. Это так типично. Я все время с этим сталкиваюсь.
Я скрежещу зубами, потому что слышу голос матери, словно она пытается управлять кораблем моей совести. Говорит мне, чтобы я держалась любезно. Заводила друзей. Знакомилась с соседями. В Нью-Йорке без соседей – никуда.
Мама не скупилась на собственные вариации на тему нью-йоркской мудрости с тех пор, как месяц назад объявила о нашем переезде. Понятия не имею, когда она успела ее набраться, ведь ее семья покинула Нью-Йорк, когда маме исполнилось пять лет. Есть у меня подозрение, что все эти советы из смотренных-пересмотренных сериалов «Друзья» и «Сайнфелд», что не сулит нам ничего хорошего. Но, наверное, это все-таки лучше, чем марафоны «Закона и порядка», фанаткой которых мама тоже является. Если бы этот фильм служил для нашей мамы источником информации, нам с Лори приходилось бы прицеплять к себе GPS-навигаторы огромного размера каждый раз, когда мы выходим из дома.
Парень снова разглядывает меня, покусывая губу. Можно подумать, что за этими его акварельными глазами зреет тысяча вопросов, а я уверена, что не настолько интересна.
Похоже, он еще больше нервничает. Я слышу, как часто и отрывисто он дышит. В его взгляде читается отчаяние, словно его парализовало от нерешительности. Внезапно он падает на колени рядом со мной.
– Эй… – едва не вскрикнула я, но тут незнакомец принимается медленно сгребать всю палитру рассыпавшихся предметов обратно в сумки ИКЕА.
Его прикосновения столь продуманы, столь аккуратны, словно он зачарован этим процессом. Складывалось впечатление, что он был бы рад взять любую из вещиц и подробнейшим образом изучить ее, прежде чем сложить в сумку.
Что ж, это странно. Но может быть, он просто встревожен: думает, что я все еще сержусь на него: он же видел, как я все уронила, и боится, не начну ли я опять на него вопить, если он случайно сломает что-то, пытаясь мне помочь.
В расстройстве я собираю оставшиеся предметы. Когда мне удается закончить с одной сумкой, парень снова поднимается, протягивая мне две других. По одной в каждой руке. Он по-прежнему смотрит на меня, почти не мигая. Теперь в его глазах появился какой-то новый свет, словно он никогда еще не получал столько удовольствия, как сейчас, держа в руках чьи-то покупки.
Я замираю в нерешительности, неловко переводя глаза с парня на ключи в моих руках. Должна ли я еще раз перед ним извиниться? Могу ли впустить незнакомца в нашу квартиру? Но разве он незнакомец – он же мой сосед, верно? Должно быть, тоже здесь живет. Мама выбрала этот дом из-за расположения и безопасности. Видимо, «Закон и порядок» все-таки проявились в чем-то полезном. Я думаю о маме – она уже в больнице, ушла на двойную смену, хотя мы только вчера прибыли.
– Кто-то же должен платить за это роскошное место, – с усмешкой сказала мама, заглядывая ко мне в комнату в половине пятого утра. Несмотря на мое сонное состояние, я все-таки ответила на шутку хриплым смехом. Квартира действительно хорошая, вот только я сплю на надувном матрасе с дыркой.
– Хочешь лимонада? – спрашиваю я мальчика.
Мне кажется, лимонад лучше всего способствует заключению мира в такую жару – хотя я тут же понимаю, что в нашем холодильнике его нет. Я уже собираюсь это сказать, но ничего не говорю, потому что он бледнеет так, как бывает с людьми, когда их вот-вот стошнит.
Он закрывает глаза, после чего происходит нечто странное. Словно я моргнула, сама того не замечая. Он исчез так, как бывает, когда нечто ускользает из поля бокового зрения. Но ведь я не смотрю на него уголком глаза. Он стоит прямо передо мной.
Мне срочно нужно зайти в квартиру, потому что я уверена: у меня тепловой удар. Хорошо бы он что-то сказал мне в ответ – тогда я могла бы, по крайней мере, услышать отказ и уйти. Потом до меня доходит, что я не представилась.
– Я Элизабет, – говорю я, безуспешно пытаясь вставить ключ в замок. – Но подумываю о том, чтобы назваться Джо.
– Элизабет и Джо. – Парень склоняет голову набок, и его лицо слегка розовеет. – Тебе не нравится Элизабет? – мягко произносит он.
Уф. Увлечение мамы «Маленькими женщинами» [3] так и не дает мне покоя. Я совсем не в настроении, чтобы рассказывать о своеобразном пристрастии мамы: она любит отдавать дань литературным произведениям через свидетельства о рождении своих детей. И уж тем более не время объяснять этому странному подростку, почему ей показалось такой отличной идеей назвать меня в честь девочки, которая умирает, а имя сильной героини, которой суждено выжить, сделать всего лишь моим вторым именем. Выживание как нечто само собой разумеющееся. И тут я понимаю, что если в ближайшие пять минут не выпью хотя бы глоток воды, то растаю, как мороженое на палочке.