Но на террасе все мирно – никого, кроме туристов и завсегдатаев парка, и ангел благосклонно смотрит на меня сверху.

Когда мне удается отдышаться, я удивлена своей первой отчетливой мыслью.

Он не такой, каким я ожидала его увидеть.

Потом я громко смеюсь, осознав, что дед Стивена вовсе не брат-близнец лорда Волдеморта. Мое внезапное нервное хихиканье привлекает ко мне еще больше опасливых взглядов туристов.

Я медленно поднимаюсь, опершись на парапет фонтана. Наконец я стою. Ноги мои дрожат, как желе, но я должна добраться домой. В моем сознании проносится укоризненное лицо Милли, но я не могу идти к ней. По крайней мере, первым делом.

Стивен заслуживает того, чтобы узнать об этом первым. Ему необходимо это знать.

Максвелл Арбус здесь. На Манхэттене. И вряд ли это совпадение. Возможно, каким-то образом узнав о смерти дочери, он явился взглянуть на ее последнее пристанище. Не исключено что он ищет своего невидимого внука. Если ему вообще известно, что Стивен появился на свет.

Потенциальные последствия появления Арбуса в Нью-Йорке обрушиваются на меня, как ливень. Возможно, я еще не готова ему противостоять, но это не имеет значения. Я должна надеяться, что я достаточно сильна, что я достаточно укрепила свой иммунитет, чтобы выжить в этой борьбе.

Хотя жаркий воздух и обжигающий бетон кричат о том, что еще лето, я знаю, что свободные деньки уже наперечет. Мама засыпает меня вопросами, связанными с возобновлением учебы. Мне нужно выбрать, какие предметы я собираюсь изучать осенью. Когда меня запрут в школе, Стивен окажется один. Незащищенный. Что, если Арбус найдет его, а меня не будет рядом? Я не могу ждать. Мы должны найти деда Стивена прежде, чем он найдет нас. Я должна сказать Стивену, что человек, сделавший его невидимым, вернулся, и что, несмотря на риск и предупреждения Милли, у нас уже совсем нет времени.

В тех соревнованиях по бегу, в которых я участвую, выигрыш означает поражение, и я только что увидела финишную прямую.

Глава двадцать первая

Мой враг.

Мой дед.

Я не знаю, что о нем думать.

Если я невидимый парень, значит ли это, что он невидимый мужчина?

Нет, не невидимый. Невидимый только для меня – мальчика, которого он проклял.

Он видим для Элизабет.

Он видим, и он здесь, и он что-то с ней сделал.

Я заставляю Элизабет снова и снова повторять свой рассказ. Я жадно поглощаю каждую деталь, надеясь, что, когда я их проглочу, я буду знать больше. Я хочу, чтобы они собрались в единую картину. Я хочу, чтобы у имени появилось лицо, чтобы мне было кого во всем обвинять.

– Мы должны рассказать Милли, – говорю я.

Мне это кажется очевидным, но Элизабет в нерешительности.

– Она скажет, что я не готова. Скажет, что с моей стороны было глупо вмешиваться.

– Ты совершила храбрый поступок. Она это поймет.

Сказав это, я осознаю: чтобы Милли действительно сочла Элизабет храброй, той следует быть куда убедительнее, чем сейчас. В данный момент она вовсе не выглядит храброй. Она выглядит виноватой.

– Что-то еще? – мягко спрашиваю я. – Что-то, чего ты мне не говоришь?

Мы, как обычно, сидим рядышком на диване. Наша «зона комфорта», как она назвала ее однажды ночью, когда мы устроились, чтобы смотреть фильм. Но прямо сейчас она не прижимается ко мне, свернувшись клубочком. Она не улыбается. Она услышала мои слова и пытается составить из них ответ, но ничего не получается.

Я чувствую себя полным идиотом. Она только что отважилась противостоять моему деду, моему врагу, и я не в состоянии помочь ей прийти в себя. Я хочу, чтобы она снова и снова оживляла это мгновение в памяти, чтобы я каким-то образом мог оказаться там вместе с ней. Чтобы я мог встретиться с этим человеком, с этой тайной, преследовавшей меня всю мою жизнь такими способами, к пониманию которых я не могу даже подступиться. Но как бы я ни стремился к этому прозрению, к установлению этого контакта, это несправедливо по отношению к Элизабет, поскольку не дает ей возможности выйти из этой ситуации, увидеть ее такой, какой она может стать, когда сиюминутный импульс остынет и можно будет взглянуть на ситуацию в перспективе.

Я думаю, и уже не в первый раз: «Что я сделал с твоей жизнью?»

Если бы я мог быть просто ее парнем. Если бы вокруг нас не вились все эти тени. Но даже если бы их не было, я бы по-прежнему сталкивался с ежедневной невероятной трудностью этой задачи – быть ее парнем. Хорошим парнем. Случаются моменты – такие как сейчас, – когда мне кажется, что быть невидимым, возможно, единственное, что мне удается. У меня такое чувство, что слишком многое пришлось бы наверстывать, слишком многое из того, что все остальные уже знают. Если предположить, что мы выстраиваем наши нынешние отношения, руководствуясь прошлым опытом, то мне совершенно не на что опираться.

Я вижу: что-то в Элизабет подпорчено, что-то в ней отравлено ядом. Мой дед. Мой враг. Он разрушил мир моей матери. Он обрек брак моих родителей на неудачу. Он предопределил мою жизнь. И даже теперь он диктует нам, что делать. Он стоит на моем пути, на пути Элизабет – точно так же, как стоял на пути у всех и вся.

Слышится стук в дверь, и сразу после раздается крик Лори:

– Эй, голубки, воркуете?

Похоже, Элизабет рада, что нас перебили, что я воспринимаю как укор мне за мое неукротимое любопытство.

– Я открою, – говорит она.

Как только дверь открылась, сразу же вбегает Лори. Он бросает на сестру быстрый взгляд и говорит:

– Нет, явно не ворковали. А что происходит?

Элизабет не отвечает.

– Твоя сестра сегодня кое на кого наткнулась, – сообщаю я.

– Я его знаю? – легкомысленно спрашивает Лори. Потом, взглянув на Элизабет, он становится серьезнее. – Это кто-то из нашего города?

Она качает головой.

– Нет. Не это.

– О господи, а я уже подумал…

– Это был дед Стивена. Максвелл Арбус.

Лори по-прежнему серьезен.

– Плохие новости.

– Нам нужно было его найти, – поясняю я.

– Он сделал какую-нибудь гнусность? – хочет знать Лори.

Элизабет кивает. Я предполагаю, что она все ему рассказывает, но она хранит молчание.

– Похоже, она устала от расспросов, – говорю я Лори.

– Все хорошо, – произносит Элизабет, но в ее голосе чувствуется раздражение, свидетельствующее об обратном. – Мне просто надо подумать.

– Нам всем надо подумать, – говорю я. – Всем вместе.

Слова кажутся бесполезными. Я точно не знаю, почему. Я пристально смотрю на Элизабет. Она бледна и слишком озабочена. В потоке мыслей у нее в голове произошел затор, но меня в ее машине нет.