Пот выступил у него на лбу, но он продолжал целовать груди жены, полный решимости не торопить ее.
– Тебе хорошо? – прошептал Гауэйн, сомкнув зубы на соске.
Эди вздрогнула, и легкий стон сорвался с губ. Он почти не слышал ее ответа.
«Да», – казалось тонкой нитью звука.
Его желание горело так жарко, что он чувствовал себя как сорвавшееся с якоря судно. И неважно, что он только что ублажил себя. Он хотел раздвинуть ее ноги и лизать ее там, пока она не станет извиваться, тяжело дышать, и тогда он войдет в нее так жестко и быстро, что мошонка ударится о вход в ее лоно.
Нужно передохнуть. Собраться. Напомнить себе, что он – мыслящий рациональный человек, чья молодая жена все еще неискушенная…
Черт, да он и сам неискушенный!
Медленно-медленно герцог целовал Эди, спускаясь все ниже, и наконец развел ее ноги. Пусть он утонет в похоти… все равно логическая часть его мозга еще действует. И предлагает наблюдения, вовсе не ободряющие.
Когда они впервые поцеловались в экипаже у дома ее родителей после бала у Шаттлов, Эди была в такой же лихорадке, как он сам. Ее руки жадно ласкали его тело. Теперь же все иначе. Она время от времени ахает, вздрагивает, но потом внезапно застывает. И не касается его. Не касается по-настоящему. Лишь сухо поглаживает его руки, грудь или лениво запускает пальцы в волосы.
На секунду Гауэйн забылся, целуя Эди, но знал, что она готова. Набухла. Стала мягкой. И каждый раз, когда он лизал ее, Эдит издавала тихий стон, и руки вцеплялись в его волосы.
Ее прекрасные глаза были зажмурены, но когда он навис над ней, она подняла веки. На секунду ее глаза заволокло наслаждением, но потом в них промелькнуло что-то еще.
– Эди? – растерялся он. – Что случилось?
– Ничего, – охнула она.
Гауэйн смотрел на жену еще секунду, но она выгнула спину и потерлась об него.
– Нам… следовало бы заняться любовью прямо сейчас. Завтра очень рано вставать.
Ее прикосновение послало его разум в то охваченное огнем место, где рациональные мысли были невозможны.
– Скажешь, если будет очень больно, – пробормотал он. Она кивнула.
Входить в нее, в его Эди, было самым изысканным ощущением, которое только можно представить. Почему люди не делают это день и ночь? Не занимаются любовью?
Он вошел в нее так медленно, как только мог, в надежде, что не причинит ей боли. А когда оказался в ней до конца, она обняла его и спрятала лицо у него на плече.
– Как, Эди? – спросил он, поцеловав ее в ушко. – Тебе хорошо?
– Прекрасно, – прошептала она.
Он застыл.
– Нет, правда, мне лучше, – заверила Эди с некоторым удивлением. – Не так больно!
Облегчение охватило Гауэйна. Теперь главное сохранить самообладание. Это может занять тридцать-сорок минут, но он продержится. Лишь бы Эди получила наслаждение.
Клубок эмоций, решимость, что он даст жене тот же экстаз, который испытывал сам, родились где-то глубоко в душе. Он приподнялся над ней и начал двигаться. Эди лежала с плотно закрытыми глазами. И на какое-то время он сосредоточился на том, чтобы держать свою голодную плоть под контролем. И наконец снова спросил:
– Эди, как ты?
Ее глаза распахнулись так быстро, что он растерялся. Они не были затуманены желанием. В них стыло мрачное и серьезное выражение. Гауэйна словно ударили плетью. Он вдруг захотел, чтобы Эди выглядела игривой. Глупо, конечно. Но Эди серьезна по природе. Даже думать об этом – предательство.
– Все в порядке, – сказала она, и заерзала под ним. И это легкое движение прошило его чресла огненной молнией. – Ты заставляешь меня чувствовать себя… такой наполненной.
Наполненной? Вряд ли это так уж хорошо. Похоже на живот после воскресного обеда.
– Это приятное ощущение? – спросил Гауэйн.
Эди согнула колени, и он затрепетал от чувств, захлестнувших его тело.
– Тебе нужно заканчивать, – прошептала она.
– Без тебя – ни за что. Что мне сделать, чтобы тебе стало лучше?
Эди встретила его глаза с ощущением полной паники. Внутри все горело. Не так сильно, как вчера, но приятного было мало. Хуже того, она чувствовала себя ужасно никчемной. Отчаявшейся.
Неужели она – единственная женщина в мире, которая страдает, когда на ней лежит большой мужчина и часть его находится в ней? Раз или два она почувствовала искорку наслаждения. Но потом Гауэйн менял положение или говорил что-то, отчего все приятные ощущения мигом исчезали.
И теперь Эди лежала под ним, ненавидя себя и мечтая лишь о том, чтобы все кончилось.
Гауэйн наблюдал, как Эди снова зажмуривается. И сжимает губы. Как бы он хотел знать, о чем она думает!
Он изливал свое желание долгими медленными выпадами, которые обязательно унесут их туда, где они должны быть. Глядя на Эди, он поражался удивительным стремлениям защитить ее, таким свирепым, что он едва не остановился.
Гауэйн хотел, чтобы она была счастлива. Хотел больше всего в жизни. Фантазии были ничем по сравнению с реальностью Эди: ее физическая красота – это одно, но ее серьезность, вдумчивая доброта, чувство юмора совсем другое.
– Эди, – сказал герцог от всего сердца. – Достигни пика наслаждения. – Он поцеловал ее. – Ради меня, mo chridh.
И она взлетела на вершину блаженства. Слава богу, Гауэйн услышал ее тонкий вскрик с благодарностью, которая была так же глубока, как наслаждение. А потом он и сам потерялся. Потрясенный радостью, всепроникающим жаром. Тем глубочайшим восторгом, который наполнил ее тело.
По мнению Эди, конец вечера всегда был неизбежен. Единственной разницей, по сравнению с другими ночами, было то, что ей показалось будто Гауэйн начинает понимать, что она не испытывает никакого наслаждения. Его лицо было сосредоточенным, и в нем ничего не напоминало той дикарской радости, с которой он брал ее в прошлые разы.
Третий день их путешествия настал и прошел. Когда они остановились на ночь в гостинице, Мэри со смешком сказала Эди, что его светлость уведомил слуг, что герцог и герцогиня будут ужинать в своей комнате.
К этому времени Эди обмякла от усталости. Утром Гауэйн с извиняющимся видом сказал ей, что не может проспать еще один день. Поэтому он и Бардолф целый день читали что-то о компаниях, которые Гауэйн может приобрести, пока экипаж трясло по дороге к Бервику-на-Твиде. Эдит играла на виолончели едва ли час, прежде чем появилась Мэри, чтобы надеть на нее ночную сорочку и пеньюар для интимного ужина с мужем.
Она вышла в соседнюю комнату и увидела Гауэйна с волосами, еще влажными после ванны. Несмотря на все проблемы, в тот момент, когда они остались одни, Эди словно отпустило. Это сдержанное буйство, бывшее сутью Гауэйна, пело в ней стройным аккордом, резонируя глубоко в костях. Стоило ему лишь обнять ее, и она чувствовала себя в безопасности. Словно она, наконец, оказалась на своем месте.