— О господи! Тогда я лучше позвоню им от дедушки и предупрежу, — сказала она. — Нельзя же сваливаться на таких людей как снег на голову. Вы ведь не король!
— Да знаем мы! — буркнул Грундо, но фельдшерица его не услышала и уехала прочь.
Однако же семейство Димбер она предупредила. Когда мы наконец выбрались из душного, жаркого, грохочущего автобуса — он был еще хуже нашего автобуса из кортежа: честное слово, он по дороге заезжал во все до единой деревушки Глостершира и еще подолгу стоял на перекрестках, дожидаясь других автобусов, — так вот, когда мы наконец сошли с автобуса, я увидела свою тетю Джудит, которая озабоченно поджидала нас у Димбер-Хауза. Я поняла, что это, видимо, моя тетя, потому что она была примерно того же возраста, что и моя тетя Дора. Я увидела ее еще до того, как мы сошли с автобуса, потому что дом стоял на холме над дорогой, сам по себе на фоне неба, и Джудит ждала на шестифутовом обрыве над дорогой, в палисаднике за стеной.
Димбер-Хауз меня удивил. Судя по названию, я думала, что это должна быть какая-то роскошная усадьба, а это оказался довольно скромный домик, высокий и узкий, со множеством подслеповатых окошек. Казалось, будто его выстроили на городской улице, втиснув между другими домами, а потом он оттуда вырвался, но так и остался стиснутым. Нельзя сказать, чтобы он выглядел зловеще, но все же странно было видеть такой дом посреди сельских просторов. Он был выложен из нескольких рядов темного кирпича разных сортов. В самом низу был слой маленьких густо-красных кирпичей, тонких, как плитки, — тетя Джудит сказала, что это римский кирпич. По ее словам, это доказывало, что Димбер-Хауз пребывает здесь почти две тысячи лет, как и само семейство Димбер.
— Но наш род на самом деле гораздо древнее, — добавила она.
Но это было уже после того, как мы сошли с автобуса. А когда Джудит увидела, как мы выходим, она большими шагами устремилась в нашу сторону вдоль стены, восклицая: «Наконец-то! Сюда, сюда, мои дорогие!» — и указывая нам на почти невидимую в траве лестницу, которая поднималась сбоку в палисадник.
Для нас было большим облегчением видеть, что нас ждут. Она озабоченно оглядывала нас, пока мы поднимались по лестнице, и, несмотря на жару, куталась в сиреневую домотканую шаль. Было сразу видно, что тетя Джудит из тех людей, которые всегда чем-нибудь озабочены. Она была высокая, худая, длиннолицая, с длинными черными волосами, в которых виднелась густая проседь, а еще она была серьезная, добрая и все еще довольно красивая довольно изысканной красотой. Она встретила нас наверху лестницы, протянув нам тонкую холодную руку и улыбнувшись очень приятной улыбкой.
— Мне сказали, что король уехал и оставил вас. Ужас какой! Конечно, мои дорогие, мы вам всегда рады, поживите у нас, пока мы не свяжемся с вашими родителями. Много времени это не займет — наверняка они сходят с ума от беспокойства. Вся проблема в том, что никто не знает, где находится кортеж в данный момент. Но это не страшно. Вот увидите.
Она повела нас к дому по дорожке, вымощенной кирпичом, не переставая говорить. Я по пути озиралась вокруг. Палисадник был бедноватый: кроме куста лаванды и самшитового дерева, подстриженного шариком, там считай что ничего и не было. Сплошной некошеный газон. «Как странно!» — подумала я. Мне всегда казалось, что ведьмы выращивают травы и вообще вокруг них все бурно растет и плодоносит. И еще я старалась не переглядываться с Грундо. Я знала, что от него не могло ускользнуть некоторое сходство с усадьбой дедушки Гвина. Но тут я с облегчением увидела, что парадное крыльцо оплетено розовым кустом с ослепительно яркими, вишнево-розовыми цветами.
Из-за дома доносились визг и гавканье. Грундо говорит, он подумал, что семейство Димбер держит свиней. Но когда мы вошли в парадную дверь, шума стало не слышно. В доме царили тишина, каменный пол и сумрак, и невысокие каменные ступеньки вели куда-то наверх.
— Осторожно, лестница! — запоздало воскликнула Джудит.
— Это мое, — виновато добавила она, когда мы оба налетели на высокий ткацкий станок.
Весь сумрачный холл был заставлен орудиями ткацкого ремесла, и пахло там новым ковром. В дальнем конце, у самого выхода, стояла прялка, словно нарочно поджидала, чтобы о нее споткнулись. Грундо еле увернулся.
— Это мое ремесло, — объяснила Джудит, отворяя дверь за прялкой. — Мои вещи на самом деле довольно неплохо продаются. Меня это всегда удивляло. Поставьте свои сумочки на лестнице и входите. Вот они, матушка.
— Заходите-заходите! Дайте-ка мне наконец взглянуть на Арианрод! — пронзительно крикнула с кухни моя бабушка. — Ну, где же она? Ах, вот ты где! Да как же ты выросла! Заходи, заходи, дай погляжу на тебя, да и на мальчика тоже.
Мою бабушку зовут Хепзиба Димбер — но она почти тотчас же завопила, чтобы я звала ее Хеппи. Она оказалась полной противоположностью своей дочери Джудит — совсем маленькая, на голову ниже меня, и была бы пухленькой, если бы не затягивалась в корсет, что делало ее похожей на коротенький плотный валик. Верхняя половина «валика» была задрапирована в блестящую оранжевую блузку с кричащим бантом, а нижняя обтянута короткой черной юбочкой. Джудит носила широкие изысканные сандалии на босу ногу, Хеппи же — чулки, усаженные блестящими черными сердечками, и лакированные коричневые туфли на трехдюймовых каблуках. Она семенила нам навстречу, сияя и размахивая пухлыми ручками с несколькими кольцами на каждом пальце. Волосы у нее были выкрашены в абрикосовый цвет, а губы накрашены перламутровой алой помадой.
Едва я увидела свою бабушку, как тут же осознала, что я тоже сноб — может, еще и почище той районной фельдшерицы. Мне было стыдно за себя, но это была правда. Это все оттого, что я воспитывалась при дворе — а большинство придворных и Сибиллу-то считали изрядно вульгарной. Теперь же я видела, что по сравнению с Хеппи Сибилла — просто верх утонченности. Хеппи была самая вульгарная женщина, какую я встречала в своей жизни. Просто удивительно, как мой интеллигентный, по-военному подтянутый дедушка Хайд вообще мог жениться на Хеппи. Вот что было чудом, а вовсе не то, что они потом развелись. И только мои придворные манеры заставили меня мило улыбнуться в ответ и поцеловать бабушку в надушенную-напудренную щеку так, будто мне это было приятно. Это было ужасно. Я себя чувствовала бездушной маленькой стервой. Но поделать ничего не могла.
Грундо отделался легче. Ему пришлось всего-навсего пожать бабушке руку. Но тем не менее и у него глаза расширились, когда перед его носом появился кричащий бант, а пальцы ощутили двадцать колец зараз.
Бабушка ухватила нас обоих одной рукой и потащила поближе к окну.
— Дайте, дайте взглянуть на вас получше! — приговаривала она.
Я подумала, что она, должно быть, плохо видит, потому что кухня была едва ли не самой светлой комнатой в доме. Солнечный свет лился сразу в несколько окон, и вся кухня была разукрашена жизнерадостными, яркими домоткаными половичками и вязаными занавесочками, а посередине стоял большой стол под весьма впечатляющей красно-белой скатертью, затканной фигурками и цветами. Увидев, что я смотрю на скатерть с восхищением, Джудит покраснела и призналась, что скатерть — ее работа.