Маша смотрела ей вслед с восхищением.
– Вот это походка! – Она перевела взгляд на него, грузно опустившегося в кресло напротив: – Эта твоя знакомая случайно не королевских кровей? Олег, ау, что с тобой?
Он обвел ее тягостным взглядом.
– Она не моя знакомая.
– А кто?
– Я любил ее. – Боже, как ему хотелось рассказать кому-нибудь, выплеснуть наконец все то, с чем в одиночку он справлялся много лет! – Я любил ее, а она любила меня.
Маша задумчиво почесала нос.
– Банально, мой милый.
Со стороны, должно быть, так это и выглядит. Избитая тема пошлых романов. Случайная встреча бывших влюбленных, нервозность и притворная вежливость. Поди, объясни это собственному сердцу. Попробуй растолкуй, да так, чтобы стих грохот в висках, вернулась на орбиту твоя планета и земля под ногами обрела прежнюю твердость.
Ничего страшного. Просто он не был готов к встрече. Случайности всегда выбивают из колеи.
– Значит, вы любили друг друга, – улыбнувшись сочувственно, сказала Маша. – Давно это было?
– Больше десяти лет прошло.
Маша непочтительно присвистнула, выразив презрительное недоверие.
– Тогда почему ты так разволновался? Десять лет, мой милый, это чересчур! Ты, что, еще ее любишь?
Она не боялась ответа – в отличие от большинства женщин, попади они на ее место. Ей просто было бы ужасно обидно, что такой великолепный мужчина страдает из-за давней связи.
По его лицу Маша не могла разобрать, так ли это.
Олег выглядел задумчивым и только.
– Невозможно любить того, с кем незнаком, – пробормотал он. – Я не знаю, какой она стала.
– А хотел бы узнать? – быстро спросила Маша.
Он невесело ухмыльнулся.
– Ты же знаешь, я – эгоист. – В этих словах было столько горечи, что Маша впервые за время общения с ним почувствовала разочарование. – Исключительно для собственного комфорта мне хотелось бы знать только одно – что она счастлива.
– Не знала, что твой комфорт зависит от других, – уколола она. – Люди никогда тебя не интересовали.
Олег сказал, что так и есть.
– Впечатлительная, однако, мадам, – заметила Маша, – даже к своему обеду не притронулась. Ты отбил у нее аппетит, Олег, тебе не стыдно?
– Хватит об этом.
– Да что ты в самом деле?! – разозлилась она. – Эта женщина и вправду чужая тебе, с чего заводиться?
– Смеяться над ней я тебе не позволю!
– Олег, ты с ума сошел? Я не смеялась, я всего лишь пытаюсь разрядить обстановку. Мне не нравится, когда ты такой мрачный.
Тут она подумала, что никогда прежде не видела его мрачным. Ей стало жаль его.
– Милый, – Маша погладила его пальцы, слегка подрагивающие на пачке сигарет, – у каждого была история любви, которую невозможно забыть. Но зачем из-за этого портить вечер? Или ты веришь в теорию половинок и думаешь, что она – как раз та, кто был предназначен тебе и ни с кем больше ты не будешь счастлив?
На этот раз иронии в ее голосе не было, но недоверие, с которым она рассуждала о любви, покоробило его. Еще утром, услышав подобные речи, Олег с энтузиазмом разделил бы ее взгляды. Половинки – это смешно. Единственный шанс испытать счастье – это несправедливо. Так не может быть.
Однако ему неприятно было слышать это сейчас.
– Ты злишься, потому что вы никогда не сможете повторить то, что было?
– Я не злюсь, – отмахнулся он от ее абсурдного заявления. – К тому же в этой жизни вообще ничего невозможно повторить!.. Послушай, я хочу прогуляться. Поешь без меня, ладно?
Она поморщилась:
– Олег, это смешно!
– Нет.
Он подумал, а не рассказать ли ей все? Но как объяснить, что от любви остался лишь призрак и он немного значит в его жизни. Важно другое. Вместе с той любовью погиб он сам, в прямом смысле слова перестал быть – и вместо сильного, страстного юноши появился хмурый мужик, со временем научившийся выдавать свою угрюмость за мудрость.
А та, что была повинна в этом, считала себя жертвой. Видит бог, у нее были основания! Но разве они имели бы значение, если бы они доверяли друг другу?
Он так много об этом думал, что уже точно не знал, где реальность, а где – только его представление о ней.
– Олег, сядь, – попросил кто-то, и он понял, что забыл о Маше.
– Я все-таки пройдусь. Встретимся в театре, ладно?
– Ладно, ладно, – пробурчала она скорее сердито, чем обиженно. – Но если в зале твой пустой желудок будет урчать от голода, я тебя собственноручно выведу!
Он благодарно улыбнулся. Нет, Маша не понимала его, но сейчас ее легкость была нужна ему, как ничто другое.
– Пока, Машунь.
Она сложила губки трубочкой:
– Пока, котик.
Дом, в котором Тина родилась и выросла, был ей ненавистен. Поначалу, совсем еще крохой, она ненавидела только пространство, точнее его отсутствие – длинная узкая комната была перегорожена сервантом, уставлена кроватями, завалена какими-то коробками; в пятиметровой кухне было не повернуться; в прихожей на голову запросто могла свалиться вешалка, прибитая кое-как; и в ванной долго находиться тоже было опасно для жизни – шаталась надломленная раковина, осыпалась штукатурка, тазы падали с гвоздей от одного неловкого движения.
Но пространство заполнено не только вещами, поняла Тина, став немного постарше. И возненавидела сильней, осознанней, потому что все в доме пропиталось безысходностью и злобой.
Отец пил, и в запое был страшен, нечеловечески жесток и хитер. Надеяться на то, что после очередной бутылки он бессознательно упадет, было глупо. Могучее сибирское здоровье не могла сломить какая-то там огненная вода! Тянуло покуражиться, и было безразлично, кто именно от этого пострадает: соседи, жена, дочери. Тина, ходившая в синяках, как и мать с Вероникой, никак не могла решить, что презирает больше – пьянство отца или мамино смирение, и чего больше боится – побоев или собственного бессилия.
Самой первой, самой главной ее мечтой было уехать из дома как можно дальше, туда, где выветрится смрадный запах тоски, страха, безропотного ожидания удара.
Впрочем, трезвым отец был с ними ласков. Звонко мимоходом шлепал по заднице и заявлял с нежностью:
– Вот кобылы выросли, а! Мать, ты глянь, какие кобылы! Ну, хоть бы одного ты мне сына родила!
– Витя!
– Что «Витя»? Ходят макаки разрисованные, юбка до пупа, лохмы в разные стороны, тьфу!
Борец за нравственность хватался за челку «макаки» большой рабочей пятерней, пихал неразумную голову дочери под кран, и от модной красоты, торчавшей воинственно, как хохол попугая, ничего не оставалось.