Хоть мы по-прежнему сидим за одной партой, это всё равно что в разных кабинетах. Учителя не любят, когда мы пересаживаемся, а Женька учителям никогда не перечит. Если бы не это, она, наверное, давно бы отсела.
Я иногда наклоняюсь к ней и спрашиваю:
– Что рисуешь?
– Да так, ничего особенного, – отвечает.
Разговор у нас не завязывается. Сразу понятно, что ей со мной говорить не хочется. Мы вроде и не в ссоре, но и как раньше уже не общаемся.
С Филиппом мы не только не видимся, но и переписываться стали гораздо реже. Наверное, из-за того, что я надоедала ему с письмом папе. А он писать совершенно не хочет, но, чтобы меня не расстраивать, всякий раз обещает подумать или говорит, что ему сейчас очень некогда: у мамы ангина, весь дом на нём. Плюс в школе к концу года тестами и проверочными заваливают.
Но не только в этом дело. Конечно, мамино спокойствие ему дороже, чем я. Он не хочет её тревожить – чему тут удивляться? Меня-то он почти не знает. Я всё это понимаю, но всё равно обидно и неприятно, вот как будто ковыряют чем-то внутри.
Сколько ни записывай в дневник, а всё не легче. Больше всего я боюсь, что Филиппу уже неохота со мной возиться, но он никак не наберётся смелости прямо мне об этом сказать. Как не осмеливается сказать обо мне своей маме. Так всё и закончится – постепенно я снова стану ему чужой.
Однажды мама встречает меня холодно и сердито, руки сложены крестом на груди. Под её тяжёлым взглядом я разуваюсь, снимаю и вешаю куртку. Мама недовольно вздыхает – так, словно я всё делаю вяло и медленно, а мы куда-то торопимся и опаздываем из-за меня.
Ясно: в чём-то я провинилась.
– Что? – спрашиваю я и прохожу в комнату.
– Ну, во-первых, здравствуй.
– Ну привет.
– Ничего рассказать не хочешь? – интересуется она таким учительским тоном. Значит, всё-таки добралась до неё Василиса Никитична.
– О чём, например? – спрашиваю я и натягиваю домашние вязаные сапожки, а у самой сердце стучит так, что я переживаю, как бы мама не услышала.
– Ну ладно, Жень, не паясничай. Тебе следовало сразу же мне обо всём рассказать. Зачем ты обманывала?
– Обманывала? Да в чём дело-то? – не сдаюсь я.
Мама указывает подбородком на столик перед диваном. А на столике – мой дневник.
С минуту я даже не могу заговорить – внутри в одно мгновение начинается буря, всё клокочет, бесится, бушует! Я не понимаю, что происходит, – неужели она вошла в мою комнату, перерыла всё на столе, залезла в ящик, достала дневник из-под старых тетрадей и прочитала? Каждую строчку прочитала? И про Филиппа, и про папу?
– Ты что, читала? – вскрикиваю я, хватаю дневник и прижимаю к груди, словно ещё могу защитить его, сохранить в тайне.
– А какой у меня был выбор? – удивляется мама, словно она ничего такого не сделала. – Ты стала какая-то скрытная, запираешься в комнате, ничего не рассказываешь, только огрызаешься!
– Ну и что?! Это мои личные дела! Личные, понимаешь?!
– Тут ещё Василиса Никитична! Подстерегла меня с утра, стояла, в глазок следила и такое…
– И ты ей, конечно, поверила! – кричу я.
– Нет, я ей не поверила, – возражает мама. – Я сказала, что она путает, потому что моя Женечка ни за что не позволит, чтобы какой-то взрослый парень, как она выразилась, лапал её в подворотне.
Я в ужасе. «Лапал в подворотне»! Я не настолько наивная, чтобы не понимать, на что способна Василиса Никитична, но чтобы так, в таких словах!
– Она врёт! Она всё врёт! Она же сумасшедшая – ты что, не видишь?!
– Тихо. Пожалуйста, давай поговорим спокойно.
– Я не могу с тобой спокойно! Ты ей поверила! Поверила и полезла проверять! Как ты могла вот так взять и прочитать?!
– Я же за тебя испугалась! Я подумала, вдруг этот парень… Женя, я две ночи не спала! Ну мало ли что! Ты же отказываешься со мной говорить! Закроешься там и сидишь!
– Ну, зато теперь ты знаешь, что никакого парня у меня нет! Ну что, ты довольна?
– Женя! Почему ты мне сама сразу всё не рассказала?
– Да потому что ты никогда не поймёшь!
– Ладно, тогда ты мне, пожалуйста, объясни, – говорит мама и усаживается на диван. – Кое-чего я и правда не понимаю. Вот, хоть убей, не понимаю. Я у тебя, значит, кругом плохая, Славу ты презираешь, хотя он к тебе всей душой… – мамин голос надламывается, но она берёт себя в руки и продолжает раздражённо: – А Востриков! Востриков, который в жизни тебе ничего хорошего не сделал, даже позвонить не потрудился, даже подарок на день рождения прислать! Востриков у тебя – царь и бог! Объясни мне: как так получается? Вот как? Ты встань на моё место и скажи – справедливо это, по-твоему, по отношению ко мне?
– Не хочу я тебе ничего объяснять. Я вообще тебя видеть не хочу!
– И фотографию его бережёшь, как драгоценность какую-то!
– Да, потому что он мой отец! Этого ты тоже не понимаешь? Это он тебе – никто, а мне – папа!
– Господи боже ты мой, да какой он тебе папа?! И Филипп этот… Зачем ты к нему полезла?!
– Он мой брат!
– Бра-ат… – тянет мама с важностью, но я-то чувствую, что на самом деле она надо мной насмехается.
Она качает головой, и я читаю у неё в глазах: «Какая ты маленькая и глупая!»
– Да, брат! – кричу я. – И я буду с ним общаться, хоть ты что сделай! Мне вообще всё равно, что ты скажешь!
– Да я уже сообразила, что тебе всё равно.
– Сообразила? Ну наконец-то! Молодец!
– Ты его даже не знаешь, брата этого!
– Это ты его не знаешь!
– Не знаю, – соглашается. – Откуда мне его знать, если вы по подворотням от меня прячетесь?
– Да по каким подворотням, мама?!
– Вот привела бы и познакомила! Тебе не кажется, что я должна быть в курсе таких вещей? А вдруг он такой же, как папаша, а? Что тогда? И мне неприятно, что ты с ним где-то ходишь, с малознакомым парнем. Ему же пятнадцать лет! Мало ли чему он тебя научит? Да ещё и обманываешь меня! Зачем ты говоришь, что была у Женьки, когда вы с ней, оказывается, уже давно в ссоре!
Снова как хлыстом по коже – она каждое слово прочитала, каждое слово. Я кричу сквозь слёзы:
– Ну в ссоре! Тебе-то что? А ты со своим Славкой?! Носишься за ним, как эта! Смотрите, какая я вся из себя вегетарианка! Бесит меня всё это!
– Женя, ну что ты такое говоришь? Как ты не понимаешь…
– Это я не понимаю? Вообще супер! Я-то как раз всё отлично понимаю! Ты то с одним, то с другим, строишь из себя не пойми кого, а мне с родным братом встретиться нельзя?
Мама смотрит на меня в ужасе. Потому что я права. Она думает, что я маленькая, ничего не знаю, дальше собственного носа не вижу, но я уже давным-давно всё прекрасно вижу, все эти её «быстрые свидания». Иногда даже слишком быстрые.