Деншер продолжал задавать себе этот вопрос и после того, как Кейт зажгла высокие свечи на каминной полке. Это стало их единственным освещением, если не считать огня в камине, и она с суховатым спокойствием подошла к огню, который, по-видимому, в эти тревожные для них дни играл свою роль в подразумеваемом ею, за неимением ничего лучшего, представлении о добром и веселом рождественском очаге. Что касается веселья, то, строго говоря, с учетом существующих условий все их веселье только к этому и свелось. В записке своей он ничего не сообщил Кейт, кроме того, что ему нужно срочно поговорить с нею и что он надеется увидеться с ней наедине, с тем чтобы это стало возможным, однако с первого же взгляда на нее он понял, что его срочность имела для нее свою, главную ассоциацию.
– Сегодня утром мне помешали, – начал Деншер свои объяснения, – спросить миссис Лоудер, дала ли она тебе знать, хотя я так понял, что вроде бы дала; и знаешь ли, так и полагал весь день. А все потому, что меня просто потрясло в тот момент, что ты, как она мне тогда сказала, неожиданно ушла от нее сюда.
– Да, это было довольно неожиданно. – Очень аккуратная и прекрасная, Кейт сидела в неширокой полосе света от камина, сложив на коленях руки, обдумывая то, что он сказал.
А он тотчас же принялся рассказывать ей о том, что произошло у дверей сэра Люка Стретта.
– Она ни о чем не дала мне знать. Но это не важно, если ты только это имеешь в виду.
– Это лишь часть того, что я имею в виду, – сказал Деншер, но то, как он продолжал после паузы, которую Кейт пережидала молча, явно не было тем, что он недосказал. – Она получила телеграмму от миссис Стрингем, поздно вечером. Но мне бедная дама не телеграфировала. Это событие, – добавил он, – должно быть, произошло вчера, и сэр Люк, как можно понять, сразу же уехал и, никуда не заезжая, прибудет в Лондон завтра утром. Так что, насколько я могу судить, миссис Стрингем остается в полном одиночестве разбираться с завещанной ей ситуацией. Но сэр Люк, разумеется, не мог остаться, – завершил он свое сообщение.
Кейт смотрела на него, и взгляд ее пусть чуть заметно и мягко, но выказывал, что она понимает – он просто тянет время.
– Так ты получил телеграмму от сэра Люка?
– Нет. Никакой телеграммы я не получал.
– Но ведь не письмо же…? – поразилась она.
– От миссис Стрингем – нет.
Однако он и теперь не смог продолжить: такую возможность давало ему то, что Кейт воздержалась от следующего вопроса – от кого же он получил известие? Ведь, в конце концов, представ перед нею, он мог и вправду тянуть время, и, словно желая показать, что она уважает его стремление, она спросила его о другом:
– Тебе хотелось бы к ней поехать? К миссис Стрингем?
Тут он высказался вполне определенно:
– Ни в коем случае. Она там одна, но она очень многое может сделать и очень мужественна. Кроме того… – Он собирался еще что-то сказать, но остановился.
– Кроме того, – подсказала Кейт, – там ведь Эудженио? Да, конечно, как забыть Эудженио!
Она произнесла эти слова, явно стараясь, чтобы они не прозвучали слишком жестко, и он, столь же явно, проявил всяческую готовность с ними согласиться:
– Он и правда незабываем – есть столько оснований для этого! Он будет чрезвычайно полезен миссис Стрингем, ведь он способен на все. Но я собирался сказать, – добавил Деншер, – что кто-то из их американских знакомых должен бы поскорее приехать.
Так случилось, что на это Кейт могла тут же дать ему вполне удовлетворительный ответ:
– Мистер Как-его-там, человек, непосредственно и главным образом занимающийся делами Милли, – ее первый опекун, я полагаю, – только что явился туда, в ответ на последние телеграммы миссис Стрингем.
– А-а, тогда, значит, это было уже после того, как твоя тетушка разговаривала со мной в последний раз, то есть не считая сегодняшнего утра. Большое облегчение – узнать об этом. Тогда они справятся.
– О, они справятся!
И все же слова обоих звучали так, будто и тот и другая думали в основном не об этом. Кейт, однако, подошла на шаг ближе:
– Но если никто так и не прислал тебе телеграмму, что привело тебя сегодня утром к сэру Люку?
– О, кое-что другое, я тебе сейчас расскажу. Как раз это и заставило меня тотчас же искать встречи с тобой. Об этом я и пришел с тобой поговорить. Но – подожди минутку. Так много всего, такие разные чувства возникли, – объяснил он, – когда я увидел тебя здесь, в этом доме.
Говоря это, он поднялся с кресла; Кейт оставалась совершенно неподвижна. Деншер подошел к камину и, обратившись к огню спиной, слегка наклонясь, смотрел на Кейт оттуда, где стоял. Затем спросил, держась той же темы:
– Случилось что-то очень дурное? Ты поэтому здесь?
Теперь, во всяком случае, Деншер сказал достаточно, чтобы ее желание узнать больше оказалось оправданным, так что, обойдя вниманием его вопрос, она продолжала настаивать на своем:
– Ты хочешь сказать, если мне позволено спрашивать, что она сама, умирая…? – Ее лицо, потрясенное, настаивало убедительнее, чем ее слова.
– Конечно, тебе позволено спрашивать, – ответил он, помедлив с минуту. – То, что я получил, и есть, почему – как я уже сказал – я явился сюда, специально, чтобы тебе об этом рассказать. И я охотно признаюсь тебе, что решение сделать так потребовало у меня – на обдумывание – всю прошлую ночь и все сегодняшнее утро. – И он расплылся в улыбке, которая – он прекрасно сознавал это сам – могла быть воспринята Кейт как машинальная.
Казалось, Кейт стремилась показать ему, что она ведет себя с ним с большей прямотой, чем он ведет себя с нею.
– Тебе не хотелось идти?
– Это было бы самое простое, моя дорогая, – улыбка так и не сходила с его лица, – если бы все сводилось к вопросу о моем «желании». Я сказал бы, что это требовало размышлений, в самых трудных и зловещих формах, о том, что же, собственно, лучше всего сделать. В конечном счете это пришло ко мне, вовсе не принеся мне счастья.
Последнее слово явно озадачило Кейт – в свете этого слова она пристально вглядывалась в Деншера.
– Ты выглядишь расстроенным. Ты очень мучился. Тебе нехорошо.
– Да нет, мне не так уж плохо.
Но она пропустила его возражение мимо ушей.
– Тебе противно то, что ты делаешь.
– Моя милая девочка, ты упрощаешь, – теперь он стал вполне серьезен, – все не так просто, даже по сравнению с этим.
Кейт явно пыталась догадаться, что бы это могло быть.
– Я, разумеется, не могу – не имея ключа – открыть, в чем тут дело. – Она тем не менее сохраняла терпение и неподвижность. – Если Милли в такой момент могла написать тебе, это совершенно необъяснимо. И как ни пытайся понять, из самых лучших намерений на свете, все равно ничего не выйдет. – А затем, поскольку Деншер молчал, словно эта пауза могла заменить все предполагаемые объяснения, обескураживающе встававшие перед его мысленным взором, произнесла: – Ты не решил, что делать.