Очень скоро она высказала уверенность, что в любом случае, было там дано обещание или не было, Милли может, находясь в Лондоне, на худой конец, воспользоваться его разрешением подать ему весточку, на что Милли с готовностью ответила, что такая возможность, хотя и вполне очевидная, тем не менее может быть использована напрасно, поскольку этот джентльмен наверняка еще пребывает в Америке. Ему нужно сделать там очень многое, а он вряд ли успел даже начать; сама же она и не подумала бы отправиться в Лондон, если бы не была уверена, что он не собирается в ближайшее время туда возвращаться. Ее компаньонка тотчас же заметила, что в тот же момент, как наша молодая женщина вот так выдала себя, она осознала, что преступила предел открытости, чего никак не могли исправить ее незамедлительно последовавшие слова, сказанные, вероятно, из-за некоторой утраты присутствия духа, что самое последнее, чего она в жизни желает, – это выглядеть так, будто она за мистером Деншером «бегает». Миссис Стрингем втайне задумалась, почему вообще зашла речь о возможности так выглядеть, о столь неожиданной опасности; однако она пока ничего по этому поводу не сказала, заговорив о других вещах: заявив, в частности, что раз мистера Деншера нет, значит его нет, и всё тут; а сами они должны любой ценой вести себя предельно осмотрительно. Но какова мера такой осмотрительности и как быть уверенными в ее правильности? Так и получилось, что, пока они так сидели, миссис Стрингем представила свой собственный случай: у нее самой оказалась вероятная связь с Лондоном, от которой она так же мало желала отказаться, как и рискнуть навязываться. Короче говоря, она завершила их совместный вечер, угостив свою молодую спутницу рассказом о Мод Маннингем, странной, но интересной английской девочке, с которой у нее в школьные дни в Вевее сложилась особая близость, духовное родство; она писала ей после того, как они расстались, с регулярностью, которая сначала понемногу ослабевала, а затем переписка прекратилась совсем, хотя в то время это был превосходный случай незрелой привязанности; так что она затеплилась вновь сама собой, когда обе они вышли замуж. Они стали снова тепло и аккуратно переписываться – начало этому положила миссис Лоудер; затем они обменялись еще двумя-тремя письмами. И тут наступил конец, хотя разрыва не произошло, только мягкий спад: Мод Маннингем, полагала Сюзан, весьма удачно вышла замуж, тогда как ей самой повезло меньше, а помимо этого, и более всего, расстояние и различия, ослабевшая духовная близость и невозможность встретиться вновь довершили разобщение. И только недавно, после всех прошедших лет, встреча стала казаться возможной, то есть если вторая ее участница еще существует. Именно это теперь представлялось нашей приятельнице интересным выяснить, и она надеялась, что с помощью того или другого ей удастся это сделать. Это будет эксперимент, который она во что бы то ни стало теперь проведет, если Милли не против.
Милли вообще никогда не возражала против чего бы то ни было и, хотя она задала пару-тройку вопросов, не привела и сейчас никаких доводов против. Вопросы девушки или, во всяком случае, собственные ответы на них миссис Стрингем разбередили в этой последней мысли о прошлом, целую их вереницу: до сегодняшнего вечера она не знала, сколько она помнит или – хорошо ли будет увидеть, что сталось с крупной и яркой Мод, цветущей, экзотичной чужестранкой, которая – даже в юношеском восприятии, – казалось, ее просто околдовала. Существовала опасность – Сюзан откровенно коснулась этого, – что такой темперамент с годами мог не достичь зрелости, в смысле тонкости и изящества: восстанавливая отношения после долгого перерыва, тебе всегда приходится смотреть такой опасности в лицо. Подбирать выбившиеся нити – всегда риск, но она, Сюзан, готова пойти на этот риск, если готова Милли. Возможность «позабавиться», призналась она, уже сама по себе соблазнительна; и в ее словах звучали – ведь она была несколько возбуждена – нотки оправдания такой забавы, как безобидного права, обретенного по завершении пятидесяти лет строгой новоанглийской добропорядочности. Среди более поздних воспоминаний миссис Стрингем перед нею вставал совершенно неописуемый взгляд, в тот момент брошенный на нее ее собеседницей; она по-прежнему сидела при свечах, перед завершенным ужином, а Милли беспокойно ходила по комнате: взгляд ее долго оставался для Сюзан непостижимым комментарием к ее понятию свободы. Как бы там ни было, приглашенная произнести последнее мудрое суждение, Милли проявила свое отношение, по-видимому, раздумчиво и очаровательно, сказав, что, хотя ее внимание было в основном беззвучным, рассказ ее приятельницы – предъявленный в качестве вероятного шанса непредвиденно, словно игральная карта из рукава, – показался ей наполовину поразительным, а наполовину – соблазнительным. И раз все дело – в том состоянии, как оно находилось теперь, – зависело от этого, она легко и свободно обронила, прежде чем отправиться спать: «Рискуйте всем, чем угодно!»
Такое качество ее ответа, казалось, некоторым образом отрицало весомость вызванного, словно дух из небытия, присутствия Мод Лоудер – это Сюзан Стрингем, все еще сидевшая за столом, взволнованная и погруженная в раздумье, вдруг осознала чуть более ясно. Когда Милли покинула ее, в ней стало происходить нечто, определяющее ее дальнейшую жизнь, безымянное, но ставшее, как только она дала волю этому процессу, неотвратимым. Было так, будто она снова поняла, в полноте протекшего времени, что она, после замужества Мод, прожила свою жизнь ощутимо неудачнее, что ее «пере-жили», или, как теперь говорят, «обставили». Миссис Лоудер оставила ее позади, и по этому случаю, в ту же фазу собственной жизни Сюзан, – не второй жизни, печальной, несшей на себе достоинство печали, а первой, с постной скудостью ее предполагаемой верности, – ее стали, в том же духе, чуть ли не покровительственно, снисходительно жалеть. Если такое подозрение, даже утратив свое значение, никогда в ней до конца не увядало, то, несомненно, в ее предложении восстановить это звено в цепочке, а не порвать ее заново была какая-то странность, и, действительно, могло быть вполне вероятно, что у Сюзан возникло настроение, при котором развившееся в ее бывшей соученице представление о покровительстве могло бы решить ее – Сюзан – проблему в совершенно ином смысле. Проблема уже была фактически решена – если этот случай вообще достоин разбора – счастливым ее завершением, поэтической справедливостью, щедрым реваншем, поскольку теперь у Сюзан Стрингем – наконец-то! – было что показать. После прекращения переписки Мод, по-видимому, уже обладала столь многим, что теперь – ведь разве не таков вообще великолепный закон английской жизни? – наверняка должна, со всеми приращениями, продвижениями, расширениями, реально иметь много больше. Очень хорошо; такие вещи вполне могут иметь место; миссис Стрингем в состоянии справиться со своими чувствами и быть к этому готовой. Что бы миссис Лоудер ни захотела продемонстрировать – ты всегда можешь надеяться, что твои предположения справедливы, – у нее не окажется ничего, подобного Милли Тил, представлявшей теперь трофей, который вполне могла предъявить ей бедняжка Сюзан. Бедняжка Сюзан медлила еще довольно долго – свечи почти догорели, и, как только со стола было убрано, она открыла свой аккуратный футлярчик. Она не потеряла старого ключа, в памяти хранились старые связи, адреса, какие она могла попытаться использовать, так что важно было лишь начать. Она сразу же принялась писать.