На этот раз я спал часа полтора. При этом сон мне снился какой-то двойной. Как будто я одновременно и здесь и там. Дурной признак. Только шизофреникам, как я слышал, снятся двойные сны. Проснулся, смотрю: все мои попутчики впали в спячку. Паша всхрапывает, как лошадь, положив голову на руль, Варвара сопит, прижавшись боком к спинке кресла, Зинуля – прислонившись щекой к окну. Я вспомнил, что было перед тем, как я заснул, и сам себе показал один палец, в страхе ожидая, что увижу два. Но увидел один и подумал, что же было перед тем, как я заснул? Или я все время спал и опять перепутал сон с явью? Пока спал, вокруг ничто не изменилось. Но роженица в соседней «Скорой» уже не кричит, а только стонет. В машине, из которой торчал псих, выдававший себя за депутата, тишина, и доктор (я его вижу) дремлет рядом с водителем. В третьей машине, где были – или мне приснились цыгане, тоже было тихо, а вот горящий супермаркет мне точно не приснился, потому что и сейчас он горел. И пробка была настоящая, но полтора часа назад ее хвост кончался где-то у МКАДа, а теперь, как сообщили по радио, дотягивался чуть ли не до Можайска. Теперь, даже когда возобновится движение, пробка рассосется нескоро. Водители, потеряв надежду, выключили моторы и фары. Вокруг стало намного темнее, на поблекшем фоне еще ярче пылал супермаркет, и пламя его отражалось на касках и суровых лицах сидевших на земле через дорогу пожарных. Я, пока все спят, решил размяться. Вышел наружу и пошел вдоль бесконечной линии застывших один за другим автомобилей.
Прошел несколько шагов, и вдруг сзади кто-то хлопнул меня по плечу. Признаюсь, я вздрогнул. Я очень не люблю, когда ко мне кто-то подходит сзади. Тем более ночью. Я остановился и повернул голову. Передо мной стоял и улыбался странной улыбкой молодой человек в джинсах, кожаной куртке, с косичкой, перекинутой через левое ухо. Лицо его мне настолько напоминало одного типа, что вызвало у меня вопрос «неужели?», но я все-таки сказал себе: «Не может этого быть».
– Здрасьте, здрасьте! Рад видеть вас гуляющего по улице, живого и без охраны. Петр Ильич, меня уволят с работы, если узнают, что я встретил вас и не взял интервью.
– А вы кто?
– Корреспондент агентства «Рашен ревью».
– Американское агентство?
– Нет, самое что ни на есть нашенское. Доморощенное, ха-ха. Название для привлечения публики. Английское название вызывает больше доверия. У нас же, когда видят что-то написанное кириллицей, не доверяют. Можно я задам вам буквально пару вопросов?
– Хоть две пары, – согласился я, как вскоре выяснилось, слишком беспечно.
– Скажите, почему вы против присоединения к нам Крымского полуострова? Вам кто-нибудь за ваше мнение заплатил? – Он поднес к моим губам диктофон величиной со спичечную коробку.
Мне его надо было сразу послать подальше, но я человек вежливый.
– Нет, – говорю, – к сожалению, никто мне за это не заплатил. У меня, видите ли, мысли сами по себе иногда совершенно диким образом в голове рождаются, и, представьте себе, совершенно бесплатно. То есть они при всем моем желании и к великому моему сожалению никак не превращаются в деньги.
– Вот этого я не понимаю, – сказал он. – Я думаю, что мысли, которые не стоят денег, не стоят того, чтобы их высказывать.
– Как же, – говорю, – как же? Видите ли, есть такая штука, стремление к истине. Попадаются же еще в жизни такие люди, для которых истина дороже всего, дороже любых денег.
– Есть, есть, – охотно согласился он. – Конечно, попадаются. Я сам недавно навещал большую группу таких в институте имени Сербского.
Упоминание этого института меня, помнящего о специфическом профиле этого научного учреждения, правду сказать, насторожило. Тем более после недавней встречи с депутатом и его доктором.
– Это вы на что же намекаете? – спросил я.
– Да ни на что. Просто рассуждаю, ищу, как вы говорите, истину. Правда, я за это получаю неплохую зарплату и тем отличаюсь от пациентов института имени Сербского. Так вот, рассуждая, я думаю, что ну не может такого быть, чтобы нормальный человек что-то такое вынашивал без всякой выгоды для себя.
– Слушайте, – сказал я ему, – мне кажется, где-то я вас раньше видел.
– Возможно, – сказал он. – Земля круглая, могли пересечься. Но я все-таки про Крым. Не думаете ли вы, что если бы мы его не вернули, то на Севастопольском рейде уже качались бы американские авианосцы?
Конечно, я как патриотически настроенный гражданин только при одной мысли об этих качающихся на черноморской волне иностранных кораблях должен был содрогнуться от ужаса, но я, представьте себе, не содрогнулся.
– Да черт с ними, – говорю, – пусть себе качаются.
– Эх, – вздохнул он печально, – сколько вас ни учили, сколько ни воспитывали, а чувства бдительности не привили. И вы, дожив до преклонных лет, не понимаете, каким постоянным опасностям мы подвергаемся. Вы не понимаете, что нам противостоит весь мир. Что на нас надвигается Европа, растленная, безнравственная, бездуховная, со своими ложными ценностями, однополыми браками и населением, зачатым в пробирке. Неужели вас это не беспокоит? Нет? И вы даже не боитесь приближения к нам блока НАТО?
Я внимательнее пригляделся к его невзрачным чертам и даже плюнул с досады:
– Черт побери, Иван Иванович! Я вас опять не узнал. Потому что вы, мне кажется, еще больше помолодели.
– Да, – согласился Иван Иванович, ничуть не смутившись. – Помолодел. Потому что у нас, в нашей службе, идет обновление организма. Да, мы меняемся, а вы, к сожалению, нет.
– По вам это очень заметно. И косичка у вас такая молодая. Не седая совсем. Кажется, и не вшивая. Кстати, можно вас за нее подергать? – спросил я и протянул руку.
– Нет-нет, – отшатнулся он, и выдал себя с головой. Я понял, что косичка у него не просто косичка, а косичка с вплетенным в нее микрофоном. В чем он тут же меня убедил, выведя ее из-за уха и направив на меня. – Ну так что все-таки, – очень серьезно и недружелюбно спросил он, – вы правда не боитесь приближения к нашим границам НАТО?
Я хотел было по привычке соврать, что боюсь, ужасно боюсь этого НАТО, что оно придвинется к нам со своими базами, что оно сделает нам еще что-то – что именно, я не знал – плохое, и вдруг я подумал: а с чего я должен бояться этого НАТО. Ну, приблизится оно, и что оно мне сделает? Зачем я ему буду нужен? И тут меня прорвало, и я закричал на этого Ивана Ивановича:
– А не пошел бы ты туда-то и туда-то! Не надо меня стращать! Я не боюсь приближения НАТО. Я боюсь вашего приближения к моему дому, к моему телу, к моей душе. Я вас боюсь, всех ваших служб, которые на три буквы, вашу полицию, Следственный комитет, прокуратуру, суд, вашу Государственную думу и ее депутатов, вашу вертикальную демократию, ваши вагонзаводы, народные фронты, антимайданы и девяносто процентов вашего электората, который раньше назывался народом, а на самом деле весь вместе есть черт знает что.