– Прости, Степаныч, – кривясь от боли, прокомментировал появление комбата тот. – Моя вина, сразу гада недострелил. Думал, он помер уже, а он только раненым оказался. Подвел я тебя.
– Себя ты подвел. И вообще молчи, не нужно сейчас разговаривать. Присядь вон туда, я рану осмотрю и перевяжу. – Сергей помог ему опуститься на порожек под дверью бронетранспортера.
Повернулся к растерянным хуторянам:
– А вы чего застыли?! Живо собирайтесь, документы берите, ценности, еду, одежу, какую унесете, да в лес! Уходите как можно быстрее и как можно дальше!
– Дак як жа так, таварыш камандзір? – захлопала глазами одна из спасенных молодух. Остальные сразу же рванули к орущим детям.
– Куды ж мы цяпер?
– Вариантов два, – холодно сказал комбат. – Или укрыться в лесу и уцелеть, или остаться здесь и погибнуть. Мучительно. – Он зло пнул ногой одну из канистр. – Сама догадаешься, зачем они бензин приготовили, или объяснить?
– Навошта? – удивленно захлопала глазами та. – Може, бранемашыну заправіць жадалі?
Да елки ж палки…
Ладно, придется иначе:
– Значит, так, слушать меня, – рявкнул Кобрин, обращаясь к гражданским. Поколебавшись пару секунд, поднял над головой руку и дважды бабахнул из пистолета. Подействовало, даже бабы голосить перестали. – Слушать внимательно и исполнять в точности! В стране военное положение, и вы обязаны выполнять приказы любого командира Красной Армии! Сейчас соберете шмотки и в течение получаса уйдете как можно дальше отсюда. Вы все местные, наверняка родни в округе полно и все такое прочее, так что найдете, где укрыться. Если останетесь, приедут немцы и сожгут всех. В одну хату загонят и сожгут живьем. Эти вон, кстати, точно так же сделать собирались. Канистры с бензином видите? Вот именно. Все, бегом. Не уйдете через 30 минут, лично хутор подпалю со всех четырех сторон света. Чтобы вам, дуракам, жизнь спасти! Время пошло. – Сергей демонстративно взглянул на наручные часы, делая вид, что и на самом деле засекает время. – Я что, шутки шучу? Ну?!
Проводив взглядом испуганно разбегающихся хуторян, он нашел в бронетранспортере зеленый ящичек с красным крестом и надписью «Verbandkasten» [6] , к счастью не пострадавший от взрыва гранаты, и присел на корточки перед особистом, уже успевшим расстегнуть на груди гимнастерку.
Болезненно морщащийся Зыкин спросил:
– Не круто с местными взял, Степаныч?
– Нормально. Да и как их иначе убедишь? Или тебе тоже нужно рассказать, что с ними фрицы сделают?
– Мне не нужно, насмотрелся уже. Ай! Больно же!
– Ты мне не айкай, а помогай гимнастерку снять, иначе разрежу на хрен, дальше в исподнем пойдешь, – ворчливо бурчал капитан, отвлекая товарища. – Больно ему, видите ли! А нечего было под дурную пулю подставляться! Столько боев прошел, а тут чуть по глупости к праотцам не отправился. Смирно сиди, сейчас точно больно будет!
Простерилизовав руки спиртом, Кобрин осмотрел и аккуратно пропальпировал рану и грудь вокруг нее кончиками пальцев, как учили на курсах по оказанию первой медицинской помощи. Подумав при этом, что Виктору и на самом деле повезло: пуля пробила грудную клетку ближе к боковой поверхности тела, пройдя навылет между ребрами и не раскрошив ни одно из них, так что повреждения легкого осколками можно не опасаться. А вот с попавшей внутрь вместе с частичками одежды инфекцией придется смириться. Обработав входное и выходное отверстия спиртом и йодом и присыпав нашедшимся в фрицевской аптечке стрептоцидом, комбат наложил тугую окклюзионную повязку. Оглядев дело своих рук, решил, что лучше в полевых условиях все равно не сделать. В который раз мысленно пожалев про отсутствие у него хоть какого-нибудь антибиотика (собственно, не только у него, но и вообще в этом времени), помог натянуть окровавленную гимнастерку:
– Все, Витя, готово. Сильно болит?
– Не особенно. Терпеть можно, – прошипел сквозь зубы товарищ, за все время медицинской экзекуции ни разу не застонав.
– Вот и хорошо. И не нужно с таким траурным лицом сидеть, до свадьбы заживет. И ребра целы, и легкое почти не пострадало, пуля по самому краешку прошла. Грязь внутрь, конечно, попала, но с этим я ничего поделать не смогу. Но до госпиталя нам с тобой стоит добраться как можно скорее.
– И где тот госпиталь? – тоскливо вздохнул особист, тут же болезненно скривившись. – О-ох, твою ж мать…
– А вот дышать, Вить, привыкай неглубоко. Иначе никак.
– Да понял уже… эх, как же я так-то?
– На войне всякое бывает. На-ка вот, сделай пару глотков, другой анестезии у нас все равно не имеется, – дождавшись, пока товарищ приложится к фляге, Сергей забрал ее. – Ну, все, все, хватит. Потом я тебе еще первитина дам, у фрицев в аптечке разжился, взбодришься немного. Ладно, посиди пока, в себя приди. А я с пленным переговорю… душевно.
– А вам-то чего, уважаемые? Приказа не слышали? – с удивлением обратился Кобрин к подошедшим старикам, на груди одного из которых висел потемневший от времени Георгиевский крест.
– Дык это, ваше благородие, то есть, прощения просим, товарищ командир, а что с нашими погибшими делать будем? У нас двое полегло, да ваших столько же. Давайте хотя бы прямо здесь похороним, по-людски, по-православному? Пока бабы скарб с харчами собирают, мы с мужиками как раз управимся. Могилки хоть не глубокие выйдут, да свои.
– Копайте, – не раздумывая, кивнул комбат.
Автоматически взглянув на обувь старика, названия которой даже не смог сразу и придумать, поколебавшись, добавил:
– И это, если кому обувка нужна, снимайте с немцев, не стесняйтесь. Им уже без надобности.
Покосился на Зыкина. Но особист демонстративно глядел в сторону, старательно делая вид, что ничего не слышит…
* * *
Допрос пленного много времени не занял. Откровенно обалдевший от столь неожиданного поворота судьбы фриц пребывал в полной прострации и даже не собирался запираться и качать права. Ну еще бы, буквально только что планировал заняться кое-чем весьма интересным с молоденькой туземкой, ко всему прочему наверняка еще и девственницей – и вдруг такой гросс-облом! Очнулся сидящим под деревом, с гудящей от удара головой и в окружении трупов доблестных германских солдат, его бывших подчиненных. Ни той девчонки, ни других местных вокруг не было. Только валялась неподалеку скомканная плащ-палатка и оторванная от сарафана лямка.
Поначалу, с нескрываемым удивлением услышав из уст унтерменша в грязной, местами прожженной и разорванной гимнастерке отличную, прямо-таки академическую немецкую речь, воспрянул духом, решив, что произошло какое-то недоразумение. Поскольку весьма сомневался, что большевистский командир в чине всего-то капитана может настолько чисто говорить на единственном в мире великом языке. И даже попытался задать встречный вопрос. Как выяснилось в следующую секунду, зря…