Убитый в Волгограде вряд ли стал бы когда-нибудь ЛГБТ-активистом, да и сам сюжет в том виде, в котором он нам сегодня известен, очень похож на те истории, которые сначала вызывают всеобщее возмущение, а потом кто-нибудь сконфуженно произносит, что здесь все не так однозначно. Но даже с поправкой на то, что гомофобские мотивы убийства и сексуальная ориентация убитого известны нам только со слов одного из задержанных в изложении местных СМИ, можно уже сейчас назвать волгоградского убитого — ну да, сакральной жертвой в самом прямом смысле этого заезженного выражения. Человек умер, и его смерть вполне может сыграть свою роль в политической истории России в самой близкой перспективе. Депутат Милонов замолчит, и отношения между геями и государством вернутся хотя бы на домилоновский уровень, когда гей-парады не разрешали, но и с ЛГБТ не боролись, нейтральные были отношения.
Что-то похожее случилось в России прошлым летом, когда судья Сырова в Хамовническом суде вынесла приговор трем участницам Pussy Riot — атмосфера нескольких месяцев, предшествовавших тому приговору, сейчас уже как-то подзабылась, но вспомнить несложно — нервная была обстановка в обществе. Телевизор говорил про «кощунниц», у храма Христа Спасителя патриарх собирал многотысячные «молитвенные стояния», больше похожие на советские митинги, протоиерей Чаплин и протоиерей Смирнов на два голоса говорили что-то крайне свирепое, и мыслями о надвигающемся православном фундаментализме были полны колонки политических комментаторов. Сейчас, спустя почти год, когда фундаментализм так и не наступил, стоит вспомнить, в какой именно момент замолчали пушки идеологической войны между православными радикалами и теми, кто им не нравится.
Случилось это 30 августа прошлого года, через тринадцать дней после приговора судьи Сыровой. В тот день в Казани, в квартире дома 68 по улице Фучика, были обнаружены тела двух женщин с признаками насильственной смерти. На стене было кровью написано «Free Pussy Riot», и это была очень скверная новость на фоне всех слов, сказанных в предыдущие месяцы, потому что нетрудно было представить, как очередной защитник святынь в телевизоре говорит, что это все очень логично, вот вчера они пели в храме, а теперь и людей начали убивать. О холодной гражданской войне тогда много говорили, но когда есть труп, это уже не холодная война, это уже труп, кровь. Новый, так сказать, виток.
Но вот этого витка как раз тогда и не случилось. Сюжеты государственного телевидения о казанском убийстве были подчеркнуто нейтральны — никто ничего не разжигал, источники в силовых ведомствах говорили о психически неуравновешенном убийце. Слово было предоставлено даже адвокатам Pussy Riot, которые высказывались в том духе, что настоящие сторонники группы придерживаются законных способов протеста. Казанское убийство могло стать поводом для новой пропагандистской кампании, повод сам пришел в руки властям, до сих пор не упускавшим ни одного случая показать себя защитниками православия и его святынь. Но в этот раз все сделали вид, что никакого повода нет. Более того — именно после казанского убийства закончились и молитвенные стояния у ХХС, и истерические заявления православной общественности; религиозная тематика тихо сползла из топа самых обсуждаемых вещей куда-то вниз, и даже тон официальных комментариев о Pussy Riot изменился — знаменитая путинская «двушечка» прозвучала даже в каком-то смысле миролюбиво.
Никто не знает, что было бы, если бы не казанское убийство. Возможно, мы до сих пор слышали бы из телевизора слово «кощунницы», а на пасхальных службах, как в прошлом году, раздавали бы листовки со взорванным храмом Христа Спасителя («Это не должно повториться»). Убийство в Казани явно остановило истерику. Предположу, что власть тогда испугалась — испугалась именно того, что ее собственная пропаганда перешагнула какой-то важный рубеж, за которым появляются психи с топорами, готовые на практике реализовать то, что было до сих пор виртуальным. Власть в России вообще боится крови, то есть даже не крови, а любых форм несанкционированного насилия снизу. Убийство гея в Волгограде в этом смысле можно сравнить с прошлогодним казанским убийством — государственная гомофобия до сих пор была виртуальной, но, видимо, оказалась более убедительной, чем хотелось бы государству, и начала материализовываться. И еще большой вопрос, кто сильнее напуган волгоградским убийством — российское ЛГБТ-сообщество или кремлевские начальники депутатов-гомофобов, которые, как стало теперь очевидно, не учли чего-то важного и опасного.
Год назад прошел, а потом и подтвердился слух, что блоггер Илья Варламов работает на Росмолодежь. Сейчас об этом вспоминать — даже не ностальгия, а какое-то более сильное чувство; не знаю, как его назвать. «Смешной волосатик» (по определению Алексея Навального) оказался тайным сотрудником нашистского ведомства. Год назад по этому поводу еще было можно волноваться, переживать, беспокоиться; наверное, и сам Варламов в те далекие уже времена беспокоился о своей репутации, думал: а что теперь со мной будет? Дотяни Варламов до этой весны, беспокоиться ему было бы уже не о чем.
Слово «мурзилка» в общественно-политическом контексте сегодня уже нельзя произносить с серьезным выражением лица, и я не готов отрицать и свою вину за девальвацию термина. Слишком часто разоблачали, слишком часто расчехляли — вот и доигрались. На одной только прошлой неделе два никому, в общем, уже не интересных полускандала: KermlinRussia оказался связанным с Лигой безопасного интернета, а лицо «ВКонтакте» Влад Цыплухин, по версии «Новой газеты», подрабатывал где-то около Кремля. Разоблачения кремлевских агентов в тех сферах, где их, казалось, не должно было быть, давно слились в один однообразный информационный фон, почти как теракты в Дагестане — нечему удивляться и некого удивлять. Разглядывая незнакомые и, тем более, знакомые лица активистов, журналистов, блоггеров, стараешься уже просто об этом не думать, чтобы не сойти с ума. Культ Капкова, а позже и Ликсутова, свойственный с некоторых пор известно каким журналам и сайтам, — это «джинса», или они искренне? Домашние аресты героев «Анатомии протеста» — это случайность или доказательство сделки со следствием?
А тот знаменитый вискарь Алексея Венедиктова — он был просто так или сыграл решающую роль в событиях той декабрьской ночи, о которой еще много лет будут думать севшие, уехавшие, уволенные и просто разочарованные? Я пишу этот текст, в том числе и из психотерапевтических соображений, потому что искренне боюсь превратиться в политического параноика, болезненно озабоченного поиском врагов в темной комнате (голос из зала: «Уже превратился!»). Год назад в журнале The New Times Ольга Романова делилась с Михаилом Леонтьевым своими воспоминаниями о митингах на Болотной и Сахарова. Один абзац стоит дословного цитирования: «У меня ощущение, что, кажется, я знаю всех людей, кто ходит на Болотную и Сахарова. Я знаю группу «Стрит-арт», например: раньше занимались уличным искусством, сейчас они перешли на транспаранты. Это менеджеры, в основном. Их лидер Коля Беляев мне тут сказал: «Оль, я до 4 декабря ничем этим не интересовался, я жил своей частной жизнью, разве что я каждое лето ездил на Селигер и перевербовывал нашистов, и у меня половина группы состоит из нашистов, которые покинули Селигер». Пройдет полгода, и этот «Коля Беляев» попадет в новости как человек, укравший у Романовой содержимое ее (на самом деле не ее, а общего, на эти деньги митинги и проводились) электронного кошелька, и все цитировали возмущенные комментарии Романовой, которая жалела, что доверила пароль от кошелька черт знает кому. Хорошо, что не ключи от квартиры. Вообще-то рассказ Романовой о знакомстве с этим Беляевым стоит печатать в энциклопедиях в статье «Доверчивость». Человек не интересовался политикой, но при этом ездил каждый год на Селигер — ладно, всякое бывает (хотя не бывает такого, конечно). Но он ездил не просто так, а «перевербовывать нашистов» в охраняемый натасканным ЧОПом лагерь, в котором за семь лет не было ни одного случая несанкционированного проникновения дольше, чем на минуту. Те «нашисты, которые покинули Селигер», — Романова знает их по именам, где они теперь, какими кошельками распоряжаются? Претензии есть только к Беляеву, а остальных мы встретим за сценой на очередном «марше миллионов»?