Но в зальчике, кажется, страсти поутихли, и теперь мужики шумно дискутировали на тему «бабы – дуры».
– А че, мне бы за это деньги предложили, так я б и сам че хошь подсыпал! – услышал он чье-то веселое ржание, закрывая за собой дверь…
Вечер в маленьком грузинском ресторанчике, затерянном в Чистопрудных переулках, оказался настолько упоительным, что Марина даже забеспокоилась. Слава был предупредителен, ухаживал красиво, но ненавязчиво, разговор вел непринужденный и с юмором, артистично травил разные байки из жизни и анекдоты (приличные) и к теме колье не возвращался. Марина хохотала от души и думала, что давно у нее не было такого легкого и приятного общения… Даже спросила:
– У вас явно есть актерские данные. Вы о карьере актера никогда не думали?
Слава рассмеялся:
– А вы проницательны… Верно, думал. Даже в самодеятельной студии занимался. Но, согласитесь, Марина, карьера актера в наши дни – это несерьезно. Артистичность – такая маленькая, крошечная часть таланта. А чтобы быть настоящим, известным и признанным актером, нужен большой и настоящий талант. Вот его-то у меня никогда не было. А на средненькую карьерку я не согласен. Так что идею эту я быстро выбросил из головы. Кстати, моя врожденная артистичность мне очень помогает в работе, в контактах с людьми… – С этими словами Слава протянул ей визитку: – Здесь все мои телефоны, но лучше звонить на мобильный: на работе горю, а дома бываю поздно…
«Вячеслав Соловьев, менеджер по маркетингу» – значилось на визитке под грифом одной довольно известной фирмы.
Заполучив визитку в руки, Марина окончательно успокоилась. И уж было открыла рот – напомнить о друге-слесаре, – как вдруг испугалась. Ей бы не хотелось, чтобы Слава решил, будто она встречается с ним только из-за обещанной помощи. Кажется, их отношения начали складываться, не стоило их портить практическими аспектами. С колье Марина может и подождать немножко; пусть эти отношения сначала чуть-чуть разовьются…
Слава ей всерьез понравился. И Марина безмерно удивлялась новому для нее чувству, даже беспокоилась, понимая, что ее захватывает – нет, уже захватило – что-то новое и сильное, еще не испытанное ею в жизни, но была так счастлива…
Как всегда, все испортила Наталья. Она позвонила на следующий день и без всяких предисловий спросила с напором:
– Ты брала мои часы?
– Какие еще часы?
В тон, которым был произнесен этот вопрос, Марина вложила столько брезгливого отвращения, что Наталья даже заглохла на некоторое время.
– «Пьер Карден», с бриллиантом. Ты знаешь, – после некоторой паузы более осторожно, но сухо прорезалась она, – это подарок моего мужа. И, между прочим, у меня еще пропал золотой «Монблан»! [4] Тоже его подарок!
«Моего мужа», ишь ты! Как будто речь идет не о Маринином отце, а о каком-то неизвестном дядьке! Это она юридический аспект подчеркивает, щучка: мол, часы являются подарком и, соответственно, ее личной собственностью…
– Интересно, как я могла их взять? У меня ключа от новых замков, между прочим, нет!
– А-а, – взвизгнула Наталья, – значит, ты все-таки пыталась войти в квартиру?!
– Иди ты, – спокойно сказала Марина. – Ты мне надоела до бесчувствия еще при жизни папы, понятно? Но тогда мне деваться некуда было, а теперь, когда папы нет, я ни видеть, ни слышать тебя не желаю. Ищи сама, куда сунула свои часы с ручками, хоть в заднице! А мне больше не звони! Поняла?
И Марина бросила трубку. Она всегда была на «вы» с Натальей Константиновной, но сейчас получила кайф от своего бесцеремонного тыканья: эта проститутка другого обращения не заслуживает. И очень хорошо, что Марина ее послала: когда она выкрадет колье, сделает точно так же – пошлет Наташку. Пусть ломает голову, куда колье задевала: замки она сменила, Марина не могла его взять! Часы и ручку задевала же куда-то? И колье тоже, вот и все.
Вдруг ужасно захотелось позвонить Славе и пожаловаться ему на наглую Наташку, пожаловаться таким жалобным, детским, тонким голоском и снова услышать слова сочувствия и утешения… Раньше Марина никогда не нуждалась ни в сочувствии, ни в утешении, раньше у нее не было потребности делиться своими эмоциями и мыслями с кем бы то ни было, а вот теперь, надо же, потребность возникла… Что ж этот Слава так запал в ее душу?
Впрочем, раньше у Марины просто не было проблем. А когда и были, то малюсенькие и незначительные, и решал их всегда папа…
Папа, папа, что ж ты бросил меня? Бросил дважды: при жизни – из-за этой суки и умерев – из-за этой суки…
Она не успела позвонить Славе – он позвонил сам. В его голосе звучала откровенная нежность, и Марина почувствовала, как забилось ее сердце. «Ой-ой, что-то события разворачиваются чересчур уж стремительно!» – на всякий случай испугалась она. Но испугалась неискренне: она на самом деле была невероятно рада его звонку и из предложенной гаммы мест для встречи (места были все светские: театр – кино – выставка – дискотека – ресторан; домой он по-прежнему не напрашивался и к себе не звал, что Марина весьма оценила) выбрала ресторан: место для беседы, в отличие от всех остальных. И с упоением принялась сочинять туалет.
На этот раз Слава повел ее в маленькое заведение со смешным названием «Городское кафе», находившееся прямо рядом с Белым домом. Целая бригада вежливых мальчиков и девочек ринулась их обслуживать. Посетителей было немного, цены умеренные – скромно и симпатично. Марина пыталась понять, почему Слава выбрал именно это кафе: его финансы, кажется, вполне позволяли предложить что-нибудь пошикарнее… Ей бы не хотелось подозревать Славу в жмотничестве, и она предпочла думать, что он просто не страдает дешевым пижонством. И даже, учитывая милый уют этой кафешки без особых претензий, отличается хорошим, здоровым вкусом.
Но Слава не замедлил пролить свет на причины своего выбора:
– Здесь не очень много народу, не шумно, никто не помешает нам с тобой насладиться взаимным общением!
Желание интимности в качестве объяснения устроило Марину еще больше.
Они заказали какие-то восточные блюда, и беседа легко потекла под грузинское красное вино.
…Она все-таки пожаловалась. Конечно, не тоненьким голоском, но все же, пожалуй, немного детским. Она пожаловалась на Наталью, на папу; потом вспомнила и маму, и свой политический союз с отцом, и чувство вины перед матерью, до сих пор не отпускавшее ее… Она жаловалась на себя, на свою детскую жестокость и недомыслие, на мамину суровую решительность, с которой она ушла из жизни, оставив раз и навсегда непоправимыми Маринины поступки; на подсознательный страх предательства, который тормозит отношения Марины с мужчинами…
Она пила вино и говорила, говорила, выплескивала все свои печали на Славу. Что-то было в нем… Может, разница в возрасте? Он был старше, чем все ее прошлые ухажеры, ему было лет тридцать, – может, поэтому она безотчетно воспринимала его как замену ушедшему папе, всегда решавшему ее проблемы? Бог весть. Главное, она пожаловалась, и ей это было приятно. Еще приятнее было то, что Слава протянул руки через стол и, поймав ее прохладные пальцы, крепко сжал их, сопроводив жест ласковой и понимающей улыбкой и взглядом, в котором светилось что-то большее, чем просто сочувствие…