Харлей задумался. Он довольно хорошо знал Апокова. Много раз бывал свидетелем его бесед с хозяином. И по-своему, по-мотоциклетски, этого Апокова презирал. Харлей не понимал, что может связывать Леснера, бравого удалого Леснера, с этим животастым и неспортивным Апоковым, который, кроме всего прочего, никогда в жизни не сел бы на мотоцикл.
– Прогони ты его, – после некоторых раздумий, кажется, произнес Харлей.
– Не могу. Уже поздно, – вздохнул хозяин.
Действительно, прогонять Апокова было уже поздно. Разрыв между давнишними компаньонами грозил только одним исходом – крупным процессом о хищении государственных денег. Никто ничего не забывал, и поэтому с каждой декадой дело нарастало как снежный ком. Стоило Леснеру слететь со своего кресла, это означало приговор и для Апокова. Стоило Апокову проколоться, Леснер не сомневался, что трусливый армянин потянет его за собой. Ох, это эфирное время! Ох, эта торговля воздухом! А тут еще эта сволочь объявила, что «хочет пострадать и тем самым очистить души других». Каких «других», к едрене матери?! «Я ему пострадаю! Я ему очищу душу! И что это за рамочку позавчера притащил этот сукин кот? Вертел-вертел рамочкой перед самым носом, а сам государственный транш для своего канала выпрашивал! Как это вяжется? Хочет пострадать и в то же время выпрашивает государственный транш!»
– Ладно, Апоков, будет тебе транш! Четыре миллиона хватит? А со страданиями твоими потом разберемся.
– Зачем ты ему дал четыре миллиона? – кажется, задал вопрос Харлей.
– А потому что шестьдесят процентов отката, – ответил Леснер, надевая шлем и вставляя ключ в замок зажигания. – Вот почему.
– Поехали, – пробурчал Харлей.
Мотоцикл исправно завелся и, вырулив из министерского дворика, стал набирать скорость.
– Только ты меня, дорогой Тимоша, не подводишь! – выкрикивал Леснер, напрягая акселератор. – Только ты остаешься мне верным до конца!
«И почему я должен быть ему верным до конца? – впервые задумался Харлей. – Что он мне, собственно, такого сделал? Подумаешь, выкупил в автосалоне… Подумаешь, высокооктановый бензин… Подумаешь, масло… А Апокову – государственный транш. А себе – шестьдесят процентов отката!»
И тем не менее безупречный импортный двигатель, набирая обороты, уже гнал переливающийся корпус с седоком по Садовому кольцу. Огни ночной Москвы то рассыпались, то соединялись в мигающую гирлянду. Гаишники не успевали доставать свистки. А машины с испуганными водителями сторонились, уступая «лыжню». Ветер стучал в застекленный шлем. Частоколом мелькали дома с презренными обывателями, что таращились в свои телевизоры.
– Нн-га-у-у-нн-га-у-у! – ревет Леснер, пытаясь усвоить язык Харлея.
– Ыыннь-ыыннь-ыыннь! – отвечает ему Харлей.
– Эх, сбить бы сейчас какую-нибудь бабушку для полноты ощущений! – прокричал Леснер, завидев собачий труп.
Но бабушки, как известно, давно уже не перебегают Садовое кольцо, а пользуются специальным подземным переходом.
– Ольга Борисовна, оставьте нас, пожалуйста, наедине.
Румянцева не сдвинулась с места.
– Ольга Борисовна, вы извините, – улыбнулся Апоков, – но нам с Сергеем Викторовичем надо кое-что обсудить.
Румянцева фыркнула и медленно пошла к выходу из огромного апоковского кабинета. Ситуация складывалась для последних лет совершенно невероятная: Апоков собирается разговаривать со сценаристом напрямую, без посредника и без присутствия преданной «сторожевой», что, вообще говоря, идет вразрез даже с нормами безопасности. «А вдруг он отравит вас, Александр Завенович! – хотела было крикнуть Румянцева. – Или загипнотизирует. И вы примете неправильное решение! Да он уже на вас плохо влияет, раз вы меня выгоняете и остаетесь с этим типом один на один!» И опытная редакторша задрожала от негодования, ощущая чуждое ненавистное биополе творческого человека в священном апоковском кабинете.
– Да-да, Ольга Борисовна, пожалуйста. – Апоков был уже недоволен тем, что она слишком медленно уходит. – И прошу вас, сделайте так, чтобы в ближайшее время в мой кабинет больше никто не входил. Меня нет.
Ольга вышла, закрыв дверь плотно и чуть более шумно, чем полагалось, оставив, таким образом, гендиректора Александра Апокова и сценариста Сергея Садовникова без свидетелей и… без присмотра. Сидя напротив, они изучающе смотрели друг на друга и долго играли в молчанку. Сергей, догадываясь, что на его глазах произошла замена фаворитки, попробовал предположить, кто же будет следующей. «Наверное, опять Галя Иквина, – после некоторых раздумий решил он. – Уж больно Галина Васильевна оживилась и разрумянилась, когда обсуждала чьи-то колготки в приемной. Даже помолодела со времени моего последнего визита. Но уж то, что не Румянцева теперь, так это точно. Вот тебе и апоковский ресторан». Прошло минуты две. Апоков убедился, что Садовников знаком с первым правилом беседы с генеральным: «Не начинай сам», ухмыльнулся, достал из письменного стола коробочку плавленого сыра «Виола» и протянул ее Сергею.
– Вот смотри, Сережа,… нет, ты сюда, на число, посмотри. Сыр просроченный, а в наших буфетах его продают как ни в чем не бывало. Вот сволочи!
Садовников осторожно взял коробочку, повертел в руках, внимательно посмотрел на дату изготовления и срок годности, после чего вернул ее Апокову.
– А вы что, «Виолу» покупаете, Александр Завенович?
– Да, представь себе, покупаю, – кивнул Апоков. – Покупаю, потому что очень люблю «Виолу». И ничего не могу с собой поделать. Просто вот так, по-человечески люблю. Иной раз запрешься в кабинете, чтобы никто не беспокоил, достанешь хлебушка, вот эту гадость намажешь потолще, и кушаешь, кушаешь… Ты знаешь, я даже на спор, не прерываясь, могу вот такие четыре коробки этой самой «Виолы» съесть. Хочешь, поспорим?
– Да нет, не надо, я верю, – смутился Сергей.
– Ну, раз веришь… Что же, тогда не будем спорить, – вздохнул Апоков. – Вот такие, брат, дела. Вот так. Вроде бы сыр собачий, недорогой, а ничего не могу с собой поделать. Люблю «Виолу». Ну? Что так странно смотришь? Словно что-то хочешь спросить… Спрашивай. Для чего же мы тут собрались?
– А запиваете чем, Александр Завенович? – поинтересовался Сергей.
– Да хватит тебе. «Александр Завенович», «Александр Завенович», заладил, – обиделся Апоков. – Знаешь меня столько лет и такой официоз! Зови меня просто Саша. И мне так приятнее будет, и тебе проще. Уж сколько лет своих редакторш и администраторов уговариваю перейти на «ты», а они все ни в какую. Все опять за свое: «Александр Завенович», «Ольга Борисовна», «Галина Васильевна»… В игрушки какие-то административные играют, щеки надувают, как будто из-за этого дело быстрее пойдет… Не пойдет! Все эти обращения по имени-отчеству, если разобраться, только отдаляют, а не сближают людей. Тормозят дело. Так что давай хотя бы мы с тобой будем попроще. Я – просто Саша, а ты – просто Сережа. Хорошо?