– Юля – ваша секретарша! Как?!
Браво, прима! Он ей почти поверил!
– Мою квартиру пытались ограбить. Надо полагать, что грабитель избавился от свидетельницы.
Алла скорбно качала головой.
– И знаете, зачем грабитель забрался в мою квартиру? – не давал ей опомниться Кис, все так же пристально изучая ее лицо. – Это вторая неприятная новость: за вашим дневником, – жестко отчеканил он.
В ее лице отобразилось недоумение. Она нахмурилась, давая понять, что интонация детектива была ей непонятна и неприятна.
– Не понимаю. Зачем? Кому это могло понадобиться?
– До этого мы еще дойдем. Как вы знаете, я прочитал ваш дневник…
Измайлова только презрительно брови подняла.
– Не надо разыгрывать благородное возмущение, Алла Владимировна. Да, я дал вам слово и непременно сдержал бы его, если бы из-за вашего дневника не убили девочку двадцати трех лет от роду. Я должен был понять, почему. Что такого в вашем дневнике, что он стоит человеческих жизней?.. Я прочитал. И понял. Это третья новость.
Теперь Кис выдерживал маленькую паузу, в которую мог бы поместиться ее вопрос, ее интерес, ее страх. Но Алла молчала, только оперлась рукой на спинку кресла, у которого стояла. Кис подождал несколько мгновений и продолжил, уже с меньшим напором, скорее с горьким спокойствием:
– …Понял, почему он стоит жизней. И, главное, кто готов заплатить эту цену. Кому нужно, чтобы содержание дневника, события, в нем описанные, уже никогда не смогли бы стать достоянием гласности…
– Кому? – выдавила из себя Измайлова.
– Вам, Алла Владимировна.
Ничто не изменилось в ее лице, взгляд голубых глаз был холоден и непроницаем. На этот раз актриса решила обойтись без актерства – правильно, браво, надо уметь достойно проигрывать!
– Помните, вчера вечером я вам позвонил и спросил, – продолжал Алексей, – как вы собираетесь писать мемуары, если ваши воспоминания столь интимны? Так вот, когда я услышал ваш ответ, все и встало на свои места…
Он развивал свою версию – она слушала внимательно, впитывая каждое слово. Но ни один мускул не дрогнул в ее лице.
Когда Алексей закончил, она спокойно спросила:
– А четвертая плохая новость? Вы сказали – четыре.
Он не успел ответить: зазвонил его мобильный. Кис выслушал сообщение, не проронив ни звука. Закрыв телефон, он как-то странно посмотрел на Измайлову.
– Вчера, когда я рассказал вам о встрече с Валерием Мерсеньевым, вы произнесли… Вы помните? Вот это: «Что ж, одним сожалением будет меньше… »
– Это преступление – не иметь сожалений? – с вызовом поинтересовалась Алла.
– Сегодня днем Мерсеньев убит в своем такси. Отравленной иглой. Без сожалений.
Алла словно подавила вскрик, но Кис больше не желал вникать в нюансы ее актерства.
– Но это уже пятая плохая новость, – добавил он, – мы перескочили. А четвертая вот какая: я передаю всю информацию следствию. И нам с вами пора проститься.
Вот теперь в ее глазах заметалось отчаяние. Алексей избегал на нее смотреть. Он не желал быть зрителем на ее спектакле – сегодня для ее таланта у него нет ни аплодисментов, ни букетов. Он поднялся:
– Сожалею. Вы хорошая актриса. И в кино, и в жизни. Восхищен, если это может вас утешить.
Он направился к двери. Она что-то произнесла ему в спину, неразборчиво, сломавшимся, севшим, плоским голосом. Он все же остановился у порога, обернулся, посмотрел вопросительно. Алла откашлялась:
– Пять минут, еще пять минут, пожалуйста…
В ее голосе слышалась мольба, так несвойственная, так непривычная ей, что она прозвучала почти фальшиво: сухо, почти высокомерно и одновременно надрывно, что вместе никак не сочеталось… Как будто мольба протискивалась, обдирая нежное, незащищенное тельце в кровь, через узкую щель в бетонной стене холодной сдержанности… Но именно поэтому Алексей ей поверил.
Он вернулся. На этот раз уступил ее жесту, приглашающему сесть, и расположился в синем кресле. Алла присела на край кресла напротив – спина чересчур прямая, бледные сухие руки зажаты между колен. Ее напряженная поза вызвала у Киса что-то, близкое к состраданию.
– Я не умею просить, Алексей. И ненавижу оправдываться. Когда меня подозревают в дурных намерениях или чувствах, я ухожу, оставляя людей с их заблуждениями. Захотят – сами найдут истину обо мне, а не захотят – бесполезно их переубеждать, пустое унижение… Однако вы меня вынудили, вы не оставили мне выбора, и сейчас я все же попытаюсь сделать самую бессмысленную и бесполезную вещь на свете: оправдаться в ваших глазах…
Алла прикрыла на мгновение глаза, ее лица на секунду коснулась усмешка – кривоватая, вымученная и в то же время ироническая, будто она удивлялась той трудной глупости, на которую решилась.
– Я не произношу пустых слов, милый Алексей. И, сказав вам, что вы примиряете меня с жизнью, я не солгала… Вы не поймете, что стоит за этими словами, да и не нужно – просто примите к сведению: я хочу перед вами оправдаться, потому что ваше мнение мне небезразлично.
Алексей было дернулся, чтобы не слишком любезно сказать: «Не пытайтесь меня задобрить лестью, бесполезно!» – но Алла остановила его повелительным жестом:
– Потом, прошу вас, потом.
И Кис ей уступил, выразив согласие наклоном головы, хотя и несколько скептическим.
– Я не убийца, Алексей, – продолжала Измайлова. – Напрасно вы подозреваете меня в авторстве всего этого жуткого спектакля. Логика иногда бывает глупа, и вы пошли у нее на поводу, что часто случается с мужчинами… Да, ваша версия стройна: есть в моем прошлом некие события, есть у этих событий свидетели, и я, собираясь опубликовать в книге искаженную версию событий, боюсь опровержений… Посему устраняю свидетелей в срочном порядке, верно?
– Не только. И без ваших мемуаров в любой момент любой борзописец может решить наваять о вас книгу или сценарий и пойти по вашим старым знакомым собирать информацию…
– Это ничего не меняет. В вашей стройной версии есть слабое место: никто из этих людей никогда бы не опроверг ни одно из моих утверждений. Эти люди обладали и до сих пор обладают высоким статусом, который обязывает. Опускаться до публичных обсуждений, по какой именно причине они когда-то оказали помощь в съемках моего фильма? Помилуйте, этого бы никто из них себе не позволил! Кроме того, пускаться в подобные дискуссии довольно опасно: скажи только «а», не успеешь оглянуться, как «б» за тебя уже журналисты договорят. Нет, Алексей, моя «причесанная» версия всех бы устроила. Не говоря уж о том, что я не собиралась чернить никого из них. Я ничем не лучше. По тем же причинам ни один из этих людей никогда бы не рассказал любопытствующим биографам или сценаристам подробности нашего общего прошлого. Именно потому, что это прошлое общее. И такие подробности не нужны не только мне, но и им. Так что вы неверно вычислили мой мотив для преступлений. У меня его просто нет. Кроме того, для убийцы я веду себя слишком глупо. Я бы в таком случае никогда не стала приглашать вас и тем более упоминать о моих дневниках – вы недооценили мой талант, Алексей. Право, обидно. Я хорошая актриса и всегда глубоко вникаю в психологию моих персонажей… Если бы я была убийцей, то выстроила бы эту роль совсем иначе.