Парень отошел на несколько шагов, но и оттуда ничего не разглядел. Шмыгнув носом, молодой вор круто повернулся и неспешным шагом покинул площадь. Насвистывая веселую песенку пастушка, Патрик миновал несколько улиц и направился к кладбищу, чтобы попрощаться с могильщиком Ешко. Завернув за угол низенького дома, он уже готов был увидеть старую часовню и почерневшие кресты могил, но…
Не успев замедлить шаг, Патрик с ходу уткнулся лицом в широкую грудь… господина в синих одеждах. Застыв от ужасной неожиданности, молодой вор глухо замычал и почувствовал, как слабеют ноги.
А палач, взявшись обеими руками за гарнаш, легко рванул его в стороны. Домотканое полотно разорвалось посередине, обнажив висящий на шее заветный мешочек. Патрик зарычал, и его правая рука, до боли сжимая нож, устремилась к шее этого страшного человека. В тот же момент она была перехвачена огромной ладонью палача. Еще миг – и молодой вор дико закричал. Он вдруг упал лицом в землю, а его правая рука оказалась высоко на отлете в крепком захвате железных пальцев господина в синих одеждах.
Палач оттолкнул Патрика, и тот с силой ударился о россыпь камней. В левой руке его обидчика остался сорванный мешочек со всей добычей этого веселого дня. Господин в синих одеждах просунул руку в хитро устроенный воровской кармашек и неторопливо извлек и положил на грудь перевернувшегося Патрика хлеб, колбасу, два яблока и кошель с монетами. Сюда же палач добавил острейший нож, который едва не вонзился в его шею.
– Вор, – глухо промолвил он и сбросил с головы капюшон. – Тебе очень хотелось взглянуть в лицо палача? Что ж, смотри. Твое любопытство тебя погубило. И мне было любопытно, почему у селянина такие добротные сапоги. И почему его руки не раздавлены тяжелой работой, а белы и нежны, как у сказочных принцесс. Уже завтра я отрублю тебе правую руку. Но это в том случае, если судья Перкель пожалеет для тебя веревку.
Горячая волна прошла по телу молодого вора. Он бывал во многих опасных переделках и всегда находил способ спасти свои тело и душу. Но сейчас, глядя в звероподобное лицо палача, он ничего не мог придумать. И еще боль, чудовищная боль в вывихнутом правом плече.
Неспешно собрав добычу в воровской мешочек, господин в синих одеждах взял Патрика одной рукой за шею и легко, как ребенка, поднял.
Затем он велел вору идти впереди себя, совсем не беспокоясь о том, что тот может броситься наутек. Из-за боли, что огнем терзала плечо вора, каждый шаг давался ему с трудом.
Медленно пройдя несколько десятков шагов, вор грустно вздохнул и как можно жалостливее произнес:
– Господи, вразуми судью Перкеля и напомни ему, что некоторые доктора канонического права оправдывают необходимостью даже воровство. «Если кто-либо украдет по необходимости что-то из пищи, питья или одежды по причине голода, жажды или холода, совершает ли он в действительности кражу? Нет, он не совершает ни кражи, ни греха…»
– «…если речь идет о действительно необходимом», – закончил за него палач и усмехнулся.
Патрик обернулся и, с изумлением посмотрев на странного господина в синих одеждах, неожиданно для себя рассмеялся:
– Наверное, мне будет интересно на эшафоте с палачом, знающим строки из книги «Свода» самого Раймунда де Пеньяфорта [36] .
– И мне будет забавно повозиться с вором, имеющим университетское образование, – выдавил улыбку палач Гудо. – Можно понять голодного, укравшего хлеб, но серебро… Нет. Стремиться раздобыть себе большее – это грех гордыни, superbia, одна из самых тяжких разновидностей греха.
– Ого! – морщась от боли, присвистнул молодой вор. – Из какого университета вылетают воры, мне известно. Но какой из них готовит к ремеслу палача, ума не приложу.
– Есть такой, – печально выдохнул воспитанник подземелья Правды. – Воли моей в этом нет. Так судьбе было угодно.
– Вот и моя судьба сбросила меня с дубовых скамеек правоведения и толкнула на печальный путь «легкой жатвы». А ведь не доведи епископ Мюнстера моего отца до разорения и скорой смерти, из меня мог бы получиться судья.
– Епископ Мюнстера? – глухо спросил палач.
– Он самый. Поговаривают, что он вот-вот отправится в ад…
– Там ему и место, – прошептал Гудо и громко велел:
– Стой. Сегодня Господь к тебе милостив. Я дам тебе возможность искупить грех. Ты вернешь все, что украл. Да так, чтобы никто ни о чем не догадался.
– Нужно поспешить. Но мое плечо…
– Шесть месяцев ты будешь искупать свой грех, выполняя ту работу, на которую я укажу. Если надумаешь обмануть и сбежать, знай – разыщу и отрублю обе руки выше локтей. Через шесть месяцев ты сам решишь, как тебе дальше жить. Но если попадешь ко мне по воровству еще раз, муки твои будут страшнее адских. Давай руку…
Патрик с опаской протянул искалеченную руку и закрыл глаза. Резкая боль пронзила все тело. От этой боли он на несколько мгновений провалился в беспамятство. А когда открыл глаза, то почувствовал, как его ослабевшее тело поддерживает палач. Боль в плече стала утихать, и от этого на его полноватых губах заиграла улыбка.
– Воры говорят, что тот, кто обнялся с палачом, остался жить и не стал калекой, будет жить долго.
Гудо посмотрел в большие голубые глаза вора и с сомнением покачал головой.
Две пожилые горожанки, идущие навстречу, заметив молодого человека в руках палача, в страхе несколько раз перекрестились и, перейдя на другую сторону улицы, пустились во всю старушечью прыть.
Венцель Марцел готовился омыть свое большое тело.
Ему нравилось погружаться в теплую воду и лежать в ней среди пучков размокшей травы и резаных яблок. Но такое блаженство бюргермейстер мог позволить себе не чаще одного раза в три месяца. Уж очень дорого обходились ему дрова, сжигаемые для недолгого блаженства. Да и дел всяких множество. А еще не хотелось, чтобы кто-то распускал язык, обвиняя бюргермейстера в глупости, а то и в ереси, что еще хуже.
В глупости – это еще куда ни шло. Ведь каждому известно, что водные ванны утепляют тело, но ослабляют организм и расширяют поры. Поэтому они могут вызвать болезни и даже смерть. Ибо в очищенные поры проникает воздух, в котором множество частичек всяких болезней. Так указывается во многих медицинских трактатах. И вот почему уже многие столетия в городах не строят бань, подобных греческим и римским.
Но куда печальнее было то, что в эти мрачные века уход за телом считался грехом. Ходить в рванье и никогда не мыться – вот к чему постоянно призывали церковные проповедники, убеждавшие паству, что это и есть путь к духовному очищению. А тот, кто нежит себя водой, совершает великий грех – смывает с себя святую воду, к которой прикоснулся при крещении. Так учил святой Иероним, гневно отрицая даже простое умывание и доказывая, что после обряда крещения в этом нет ни малейшей нужды. Грязь на теле и вши – вот признаки святости. Монахи и сейчас, подражая святым, называют мерзких кусачек не иначе как «Божьими жемчужинами» и кичатся тем, что вода не касалась их ног, за исключением тех случаев, когда они вынуждены были переходить реки вброд.