А еще ему подумалось, что он – и только он – ответственен перед Богом за насилие над девственной чистотой и сейчас самое время послужить Создателю в благодарность за возможность спасти душу.
Он рывком набросил на себя плащ и с силой толкнул дверь. Быстрым шагом пройдя большой этажный пролет и почти бегом спустившись по лестнице, мужчина едва не споткнулся о сидящего на последней ступеньке скрючившегося бюргермейстера. Забыв об учтивости и почтении, он схватил правой рукой Венцеля Марцела за ворот и повернул его лицом к себе. И тут же почувствовал густой винный запах, что, казалось, исходил не только изо рта напившегося до бесчувствия отца, но и из его носа и ушей. Вероятно, таким образом тот пытался уйти от ответственности перед дочерью и Богом.
«…оружие власти… но схватить и удержать дано единицам… тем, кто может пожертвовать многим и, прежде всего, самим собой. А чем ты готов пожертвовать, Венцель Марцел?» – полушепот старого епископа ледяной змеей пополз по извилинам мозга бывшего служителя подземелья Правды. Он слышал эти слова жестокого старика и теперь сам видел последствия их внушаемости.
«Чем ты готов пожертвовать, Венцель Марцел?..»
Если бы бюргермейстер не был так смертельно пьян, тот, кто держал его за ворот, непременно, позабыв о сословности и почтении, спросил бы строго, как Господь в неизбежный судный день. Но…
Венцель Марцел, перекатывая голову с одного плеча на другое, лишь выдавил жалкую улыбку и вслед за ней горько разрыдался.
Мужчина ослабил хватку, и тихо плачущий бюргермейстер тряпичной куклой осел на каменный пол. При этом его рука невольно потянулась к большому медному кувшину, стоящему у края лестницы. Но мужчина уже успел схватить желанный сосуд и осторожно переступил через затихающего Венцеля Марцела.
Подойдя к двери, мужчина, ни мгновения не колеблясь, распахнул ее и быстро вошел в каминный зал…
На следующий день, с первыми лучами давно ожидаемого солнца, отряд, состоящий из городских стражников и полусотни горожан добровольцев, пересек витинбургский лес и поднялся на холмы правого берега Рейна. Предстояло пройти еще несколько миль, чтобы упереться в обвалившиеся рвы замка Этсби.
Издавна, с темных времен, это место считалось нечистым. И не только оттого, что здешние болота дышали гнилостью и болезнями, а почва более напоминала торф. Местные холмы притягивали всякую нечисть – как дьявольскую, так и человеческую, – и часто на их вершинах полыхали костры и раздавались жуткие крики.
Чаще это были крики тех несчастных, кого захватили разбойники для своих плотских утех и омерзительных развлечений. Но были и шумные пиршества, которые задавали для своих вояк главари шаек.
Первым из главарей обосновался на этих холмах Гельрих Рыжий. Когда это было, и было ли вообще, записей в церковных книгах не сохранилось. Но память людская из поколения в поколение передавала страшную правду о Гельрихе Рыжем – гнусном разбойнике, убийце и насильнике. Реже вспоминали о том, что, не сумев укротить разбойника и его шайку, император пожаловал ему баронство и право сбора подати с земли и проходящих по Эльбе купеческих кораблей. Это возвысило разбойника, и прежде всего, в его собственных глазах. Но он так и умер разбойником, опившись крови и вина. А вот его сыновья крепко ухватились за баронство и добыли себе силой и мечом замки и богатство. Вот только о разбойничьих делах отца они никогда не вспоминали.
Не вспоминали о судьбе их отца и многие из друзей и недругов. А все потому, что большинство тех, кто носил высокие и почетные титулы барона, графа, маркиза и даже герцога, непременно имели в корнях своего родового древа предка-разбойника – жестокого убийцу и насильника.
Это уже потом Господь воздал им за служение и веру. Воздал почестями, землями и богатством. Но все же время от времени разбойничья кровь вскипала в жилах благородных и знатных господ. И тогда опять, но уже в военных масштабах и всенародного грабежа отводили они душу, поминая кровавых предков.
После себя Гельрих Рыжий оставил небольшой замок, некогда хорошо укрепленный, но сейчас осыпавшийся и разобранный на камни селянами и арендаторами для постройки жилищ в те короткие месяцы, когда его стены покидал очередной отряд разбойников, нанятый для очередной войны.
В руинах этого замка, в полуразрушенных и едва накрытых досками и соломой баронских покоях вот уже более полугода проживала одна из самых кровавых разбойничьих свор. Она состояла из полусотни воинов-наемников, которые решили не идти в родные южные земли Германии и Швейцарии, а переждать здесь недолгое затишье в великой войне между английским королем Эдуардом и королем Франции Филиппом. Благо холмы и болотистая местность вокруг замка Этсби все еще находились во владении наследников Гельриха Рыжего. Но их, кормящихся у престола императора, эта земля не прельщала и не тревожила памятью о предке. Так что наемники могли спокойно располагаться в покинутом замке.
Впереди отряда стражников и вооруженных горожан, отпустив лошадь, неторопливо ехал Венцель Марцел. Весь путь он угрюмо молчал, уперев подбородок в добротный миланский панцирь. Наброшенный на луку седла массивный шлем ритмично, в шаг лошади, бил по его защищенной броней верхней части бедра. Но этот едва ли не колокольный звон не мог отвлечь бюргермейстера от мысленного разговора с самим собой.
Не решался побеспокоить главу горожан и судья Перкель. Это он еще в утренней темноте по приказу бюргермейстера собирал отряд. Сам Венцель Марцел едва стоял на ногах от излишества вина и бессонной ночи, но только что прискакавший сержант, сообщивший о прибытии людей молодого рыцаря Гюстева фон Бирка, заставил его встряхнуться и придать своему голосу уверенности. Барон выглядел не лучше бюргермейстера и при этом старался не смотреть на Венцеля Марцела.
План по истреблению разбойников уже давно вызрел в голове бюргермейстера, был им изложен и тут же принят молодым рыцарем, который в знак согласия с готовностью откликнулся поддержать его.
И хотя дрожь в коленях судьи, появившаяся за городскими воротами, не унималась, Перкель даже не пытался в разговоре с бюргермейстером успокоить свое сердце и тело. Ведь ему не приказывали отправляться на расправу с разбойниками. Он сам себя назначил в эту смертельно опасную вылазку. Но что поделать, ведь он судья. А еще Перкель всей душой желал избавления города от кровавых разбойников. К тому же в случае успеха предстоят судебные решения. Его решения. И о них узнают и горожане, и вся округа, и, может быть, даже император.
* * *
Мартин тяжело вздохнул.
Нужно было открывать глаза, переваливаться через всхлипывающую даже во сне «его женщину» и выбираться из «его комнаты». Затем сразу же идти на башню, будить ударами ног дремавших, без всякого сомнения, смотровых и начинать еще один день.
«И хорошо, и плохо, – подумалось ему. – Хорошо, что сегодня есть своя комната и своя женщина. Плохо, что опять весь день нужно командовать скотами».
И то и другое было неправдой.