Я хотел бы выпить воды. Мое горло пересохло от многих слов и волнения.
– Сейчас принесу, – ответил кто-то из темноты.
Гудо завертел головой, но ничего и никого не увидел. Он скорее почувствовал, как в нескольких шагах от него произошло движение. Легчайший ветерок скользнул по длинной бороде господина «Эй» справа.
– Я продолжу?
– Говори, Франческо, – ласково предложил отец Матвей.
– Отец не мог выбросить за борт заболевших гребцов и воинов из Генуи. У каждого из них были друзья и родственники на галере. Он просил их спуститься в трюм, где к ним был приставлен лекарь. Через день больных стало так много, что некому стало грести. Тогда за весла отец посадил рабов-мужчин, женщин и даже детей. Я забивался в угол и тихо плакал от того, что мальчишки, мои сверстники и младше, быстро сохнут у весла и как скоро их съедает болезнь. Вскоре и могучего отца свалила с ног еще более могучая чума.
Он умер на рассвете, приказав мне привести галеру в Геную, рассчитаться с его кредиторами, и позаботиться о семье. А еще он приказал…
Я выполнил его приказ. По пути в каждом порту я ссаживал больных, и пополнял команду, не скупясь на серебро, и даже золото. Несколько дней вновь нанятые гребцы удаляли мою галеру от проклятия. Но проклятие, чуть отстав, вновь нагнало корабль. Из отплывших со мной из Кафы генуэзцев осталось всего три десятка человек. Я говорил с ними через закрытую дверь отцовской каюты, которую они охраняли и в день и в ночи. В маленькое окошко сбоку я выбрасывал кошели с деньгами. Эти оставшиеся генуэзцы были очень сильными людьми. А еще они были очень преданы нашей семье. Поэтому они долго не желали бросать труп отца в море. Но взбунтовавшиеся гребцы, среди которых уже были заболевшие чумой, заставили сделать это, а потом сбежали, пристав к какому-то острову.
Быстрее ветра слух о корабле смерти распространился по всем островам Эгейского моря и побережью Греческого полуострова. Никакие деньги уже не могли привлечь на мою галеру гребцов. Но мы все же шли, когда был подходящий ветер. Так доплыли до Крита. К этому большому острову пока еще не добралась новость о моем корабле смерти и о тех галерах генуэзцев из Кафы, что как жуткие призраки носились по воле ветра и волн, отпугивая встречные корабли зловонием разложившихся трупов их многочисленных мертвых команд.
Правда, все же трем галерам из Кафы удалось добраться до Крита. Мы объединили наши усилия и поклялись сохранить нашу тайну бегства из Крыма. Но как можно было сохранить тайну, когда множество людей проследили путь смерти, проложенный нашими галерами? Проследили смертями десятков тысяч уже умерших и еще большим количеством бросивших свои дома и бежавших подальше от гигантской волны чумы.
А она день ото дня становилась все выше и шире. С высоты небес она шагнула в Анатолию и Египет, на Балканы и в Святые земли. Но она…
Франческо неожиданно умолк. Причину этого Гудо понял, когда по его бороде слева скользнул ветерок.
– Вот вода.
– Благодарю, – ответил молодой генуэзец и долго не отзывался из своего места.
– Я закончу свой печальный рассказ, – наконец зазвучал голос Франческо, – и ты палач поймешь, как ты неправ, решив спасти мою проклятую людьми и небом жизнь.
– Говори, – глухо ответил Гудо.
– Говори, говори, говори… – послышалось многоголосье из разных сторон.
Хотя имеет ли стороны непроглядная тьма…
– Тогда, в октябре проклятого 1347 года от рождества Христова я еще и не мог осознать всего ужаса происшедшего. Мой мозг отказался верить в то, что со мной нет моего мудрого и сильного отца, и того, что я никогда не смогу прийти на его могилу, так как тело его никогда не уляжется в беспокойном море, а душа никогда и нигде не упокоится, гонимая душами, умерших по его вине…
В октябре того года наши проклятые галеры прибыли в сицилийский порт Мессина. Нам нужен был отдых и хорошая пища. Мы долго не решались ступить на берег в страхе, что слух о нас достиг острова. Но голод сильнее любого страха. Самые сильные и здоровые из нас спустили шлюпки и отплыли на рынок. Они вскоре вернулись со свежей рыбой, мясом, овощами и фруктами. Они успокоили нас тем, что все ужасное позади, и что проклятие, насытившись многочисленными жертвами, вернулось к злому татарскому хану рассказать и порадовать его черное сердце. На нашей галере уже не было ни единого раба. Все они, включая татарских детей, обугленными комками качались на морской волне. Вместе с ними сотни генуэзцев, сполна расплатившись за свою купеческую алчность. Но…
На следующий день умер торговец рыбой, у которого покупали дары моря. Умер мясник, и те, у кого мои люди покупали продукты. Они умерли. Вместе с ними умерли их семьи. Соседи в ужасе смотрели на их почерневшие, как бы обугленные тела и ничего не могли понять. И только на следующий день, прослышавший об этой странной смерти, правитель города прислал знающего лекаря. И тогда весь город вскрикнул от ужаса – это чума, столь свирепая чума, что сжигает до черноты свои жертвы. Это не просто болезнь – это черная смерть, от которой нет спасения.
А еще жители Мессины увидели несколько черных тел, которых прибили волны к берегу. На этих телах были генуэзские одежды. Ведь мы все продолжали сбрасывать в воду своих умерших несчастных соотечественников. С яростным гневом и с ужасными проклятиями наши галеры были изгнаны из порта. Но гнев нас уже не страшил, а проклятия жителей Мессины не шли ни в какое сравнение с тем, которое нас вело по своему страшному предназначению.
Проклятие татарского хана не спешило убить всех тех, кто увез с его земли детей. Оно ослабило их тела, и напрочь лишила рассудка. А как еще можно объяснить то, что мои люди, обманом пополнив команду галер, перекупив гребцов встреченных кораблей и соблазнив рыбаков из прибрежных поселений, направили суда в родную Геную?
Родной город не пожелал принять галеры смерти. Огненными стрелами и камнями катапульт наши братья и отцы отогнали нас от родного порога. Горько сожалея о жестокости наших родных и близких, мы укрылись в порту Марселя. В ту же ночь, не выдержав бремени тяжкой судьбы, я тайком бежал с отцовского корабля. Я даже обрадовался этому своему проявлению трусости. Трусости, потому, что я бросил своих верных людей, которым обязан своей жизнью. Ведь они не жалея собственной, умирая один за другим, не покинули меня и проклятую галеру. Так они поклялись отцу и свое слово сдержали до конца.
А конец их был печален.
В третий раз изгнанные, уже из Марселя, мои верные отцы и братья (только так я должен их называть) отплыли в море. Они были лишены смысла жизни. Ведь я, тайно радуясь, наблюдал с берега за их изгнанием. Они ушли в свое последнее плавание, чтобы присоединиться к уже десяткам кораблей, которые носились по волнам, скрипом дерева и такелажа, горюя об умерших в мучениях командах….
Я слышал о том, что еще несколько лет потому на морских волнах качались огромные корабли, весла которых крепко держали обглоданные птицами скелеты…
Так что теперь скажешь, палач? Неужели ты не видишь, как необъятен и насколько тягостен мой грех? Несравним ли он по своему вселенскому ужасу с поступком Иуды? Может ли жить тот, кто убил больше людей, чем ранее убитые все вместе взятые? Разве моя жизнь не страшнее смерти? Присудил бы ты мне самую мучительную из всех казней на земле?