Проклятие палача | Страница: 82

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Но сколько не сидеть на морском валуне, голод и надвигающая ночь заставят вернуться в дом властелича. Тем более Стешко не уснет, не пнув ногой своего пса. Или раба… Или шута…

И что поделать? И как быть?

Может эти люди скажут? Странно видеть в надвигающихся сумерках маленькую лодку. Тем более плывущую от моря. Нет, не от моря, а от борта того самого купца, что на свою беду пристал в порту Перевези. Не долго купец там пробыл. А впрочем уже вечер. Как долго в безразличии к жизни Юлиан Корнелиус бросал камешки в набегающие волны.

– Эй, ты! Не убегай! – раздалось с лодки.

Зачем и куда убегать несчастному доктору медицины, весь день просидевшему у берега моря.

– Ты рыбак? Селянин? Ты здоров? Нам нужны гребцы. Мы заплатим. Там… В Венеции. По прибытию. У нас хорошая еда. И даже вино! Ты понимаешь по-венециански?

– Венеция… Вино… Да, да! Венеция… Вино!

* * *

– Имя?

Не все ли равно. Не называться же тем, что имело громкую приставку – доктор медицины.

– Маркус.

– Ладно, будь Маркусом. Так и запишем в судовой журнал. Цвет глаз – карий, волосы на бороде черные с проседью…

Юлиан Корнелиус содрогнулся. Черные с проседью. Когда же у него появилась седина?

– Губы…

– Простите, господин…

– Я палубный старшина Фарацио. Я заношу в журнал твои приметы. Так положено. Так тебе выдадут деньги. А если бы ты был осужденным, по этим приметам тебя, в случае побега, разыскивали. Так что я занимаюсь важным делом.

– Господин старшина, я хотел спросить. А волосы на голове… Тоже с проседью? В этих проклятых краях нет зеркал.

– Волосы на голове? Пусть они тебя не тревожат. Ты вольнонаемный. Брадобрей снимет одним махом волосы с головы. Так положено. Вольные – с бритой головой, но с бородой и усами, купленные невольники, в основном это турки и мавры, – с клочком волос на темени, а те, кто по суду, вовсе без волос. Не спутаешь никого ни с кем. Да и помощникам комита легче различать, кому и сколько следует всыпать кнута, если ленятся работать или не держат ритм. А говоришь на венецианском ты хорошо.

«Признаться? Нет. Нет! Потребуют плату за проезд и пищу. Пусть будет так, как есть. О, судьба моя несчастливая».

– Я жил в Венеции.

– Да-а-а? – протянул старшина и со вниманием посмотрел на нового гребца.

– Давно, еще мальчишкой.

– Ладно. Так что у нас? Губы… Не зачем все это писать. На правой щеке глубокий и длинный шрам. Такой же на лбу. И этого достаточно. Вот тебе шерстяной мешок. Это твоя постель на все случаи. Если умрешь, то в него зашьем и бросим в море. До Венеции десять дней. Так что греби, как следует. Все остальное расскажут другие.

* * *

Рассказали многое.

И как только Юлиан Корнелиус не видел и не понимал всего разнообразия и в тоже время величайшей слаженности, что позволяли большому кораблю преодолевать коварную волну и огромные морские просторы? Это была наука. Великая морская наука, опирающаяся на вековые навыки и бесчисленные жертвы моряков. А еще на правильную организацию труда всей команды. Хотя эта полезность уже неоднократно сказалась на спине многострадального Юлиана Корнелиуса.

Вначале никак не удавалось начать работу по свистку комита. Трижды прозевав, Юлиан Корнелиус получил удар валком весла от гребца, сидящего за его спиной. Дважды, задумавшись, лекарь сбился с такта, что неутомимо отбивал барабанщик, и получил по плечам жгучий удар кнута. А сколько раз его обидно обзывали опытные гребцы за бесчисленные промахи. Ведь гребля – наука строгая и всякая ошибка, даже одного гребца, заставляет всю команду напрягать силы для того, чтобы выровнять ход корабля.

А сколько всякого нового познал доктор медицины Юлиан Корнелиус! Оказывается, каждая деревяшка на судне имеет не только свое предназначение, но и название! И их нужно как можно быстрее выучить ибо все разговоры гребцов, а на галерных судах они носили общее название – шиурма, начинались и заканчивались этой торговой галерой. А в этих разговорах каждое второе слово для гребца новичка было незнакомо. Пришлось загнать глубоко в себя всякое понимание гордости и собственной важности, и с жалкой улыбкой на всегда сухих от жажды губах просить разъяснить то или другое название предмета. И это была наука не менее сложная, чем академическая, но более жестокая из-за того, что не давала времени на заучивание, и спрашивала знания, не дожидаясь экзаменов.

Нужно было молниеносно реагировать на просьбы гребцов, приказы комита и его помощников, на сигналы палубных моряков. А еще быстрее и даже предугадывая, на веления капитана и корабельных старшин. За медлительность или тупость (она же незнание) тут же следовал хлесткий удар кнута, а то и вовсе зверская расправа – лентяя и глупца могли протянуть под днищем корабля. От носа до кормы. Мало того что холодная вода сжимала даже кости. Мало и того, что днище, щедро утыканное всякой морской колючей тварью, от ракушек до морских звезд, резало тело тысячью ножей. Мало того, что страх всякую рыбешку превращал в монстра, так еще подкомиты старались медленно идти вдоль левого и правого борта, заставляя до невозможности глотнуть горько соленой морской воды. А то еще и поддергивают наказуемого каждый за свой конец веревки. И от этих рывков становится еще страшнее страшного.

Услышав об этом жестоком наказании, Юлиан Корнелиус выбросил из головы все лишнее и теперь ненужное и с тройным усилием принялся запоминать и усваивать морской язык.

Уже через два дня он знал очень многое. Он, как вольнонаемный, работает на загребном весле. Таких весел шесть – два на кормовой скамье (называемой банкой), два на восьмой и два на шестнадцатой. Все они возглавляют работу следующих за ними гребцов. На своей банке Юлиан Корнелиус – планширный, то есть сидящий посредине. Ближе к проходу – гребец называется вогаванто. У борта – просто третий гребец.

Балка, возвышающаяся над бортом, на которой устанавливаются в уключинах весла – постица. Она лежит на поперечных балках – бакалярах. Защита для гребцов от вражеских стрел, поставленная на постницу – импавесата. А еще: куршея [121] , мужлуки [122] , фок и грот-мачты, паруса, канаты и сотни других названий.

Знал бы всю эту науку Юлиан Корнелиус на борту «Виктории», то наверняка завоевал бы расположение не только капитана, но и самого герцога наксосского. И тогда бы не пришлось пытаться выглядеть в глазах Джованни Санудо ученым человеком и нести всякую всячину, выпячивая себя. Сидел бы сейчас лекарь за столом великого герцога и ел свежую оленину, запивая сладким вином.

Но разве все выучишь за столь короткую человеческую жизнь. Разве знаешь, что пригодится в этой изменчивой жизни. На что положить саму жизнь свою, чтобы она удалась. Верно уж – не на служение проклятому Джованни Санудо. Пусть будет проклят он до седьмого колена!