– Из-за него я был близок к смерти, так как великий Орхан-бей был в гневе. Я это сразу же почувствовал. Перстень спас меня? – тяжело вздохнул Гудо.
– Не совсем. Прости, в горле пересохло.
Даут в спешке отыскал чашу и вылил в нее содержимое весящего на шесте бурдюка. Выпив, вторую чашу он протянул Гудо.
– Пей. Это вода. Не очень хорошая, но для меня важнее всех напитков. Особенно вина. Аллах покарал меня за слабость к нему. И покарал справедливо. Теперь мне особо нужна трезвая голова. Много дел. Очень много важных дел.
– Так что случилось со мной? – выпив воды, настоятельно напомнил Гудо.
– С тобой? Ах, да. С тобой… Этот имам… Этот неприятный человек, присвоивший себе право называться шейх-уль исламом… Этот Али-Ходжа долго кричал и требовал, чтобы с неверного был сорван священный для мусульман предмет. Но твой палец внезапно опух. Тогда Али-Ходжа потребовал, чтобы этот палец был отрублен. А великий визирь Алаеддин, большой учености человек, воспротивился тому, чтобы перстень пророка покрылся кровью. Пока многие между собой спорили, над тобой склонился уважаемый Салер ибн Сатиб, лекарь тебе известный.
Гудо кивнул головой:
– Замечательный и много знающий лекарь.
– Он мешал тебе лечить раненых гази в порту Никомедии [261] . Но ты не в сердцах к нему. Как достойный лекарь ты уважаешь достойного лекаря. Ты справедлив. Но что скажешь, когда именно этот великий лекарь склонился над твоим безвольным телом и громко сказал: «Шайтан-бей сейчас умрет». Когда после долгого оцепенения его спросили: от чего он так решил, Салер ибн Сатиб обиделся и ушел. Уходя, он сказал: «На этом человеке маска Гиппократа» [262] …
– Это удивляло и мэтра Гальчини. Запавшие глаза, впавшие щеки, заострившийся нос, синевато-бледная кожа, покрытая каплями холодного пота. Все признаки тяжелого заболевания брюшной полости. Маска Гиппократа предшествует смерти. Но я не умирал от известных заболеваний. Я набрасывался на еду. Потом, когда возвращался в себя, наделав множество того, о чем не мог вспомнить… А еще Гальчини смеялся, потому что был доволен собой. Однажды ему удалось по своему желанию вызвать у меня беспамятство. Тогда он не давал мне уснуть и довел меня до бешенства. Для чего он так меня терзал? Что творил я по его приказу в это время? Не помню… Не помню…
– И сейчас не помнишь? – с некоторым все же сомнением спросил Даут. Но, увидев как нахмурил свое страшное и без того обличие Гудо, отвернулся и продолжил: – А вскоре ты, и правда, перестал дышать. Тебя обливали водой, били по щекам, бросали и били об песок. Но ты был мертв. Только что радовавшееся твоему возвращению, войско опечалилось. Оно не знало, что сказать и что думать. Потом одни стали кричать, что Аллах покарал Шайтан-бея, другие, что грозный Орхан-бей заставил «синего шайтана» покинуть твое тело, и оно сразу же стало неживым, третьи – что ты умер от того, что был нарушен закон гостеприимства, четвертые… пятые… Много голосов и разных. А для меня было понятно, что я лишился головы. Более всех кричал этот шейх-уль ислам Али-Ходжа. Он требовал снять с тела гяура [263] перстень пророка. Он даже бросился к тебе с кинжалом. Но ему путь преградил Халил…
– Добрый малыш Халил, – мимо воли улыбнулся Гудо.
– У тебя оказался единственный друг, и он – младший сын Орхан-бея! Он никого не подпустил к твоему мертвому… э-э-э-э… телу. Тогда отец, великий повелитель османов попросил сына самому снять перстень. Это посоветовал отцу старший сын Сулейман-паша и даже потом всунул в руки брата свой нож. Но младший брат отбросил клинок. Под суровыми взглядами старших, Халил склонился над тобой и притронулся к перстню. И тут случилось чудо!
– Чудо! – ахнул Гудо и прикрыл лицо руками.
– Мертвец ожил. Ты ожил! И пока все находились в оцепенении, медленно встал на ноги и протянул перстень Халилу. «Возьми. Всевышний желает вернуть твоей семье этот перстень», – так ты сказал. А еще сказал, что устал и хочешь отдохнуть. Тогда Халил взял тебя за руку и отвел в свой шатер. В этот шатер, где мы сейчас и находимся. Я пошел за вами. А за нашими спинами раздались многие голоса: «Он ожил. Его душа вернулась в тело. Он воскрес. Он Махди. Махди. Махди…»
– Чудо… Чудо… Господь не покинул меня. Не покинул. Он знает… Он знает, для кого и для чего я живу!
Слезы счастья покатились по ужасному лицу «господина в синих одеждах».
– Ты отдыхай. Отдыхай. А просьба моя к тебе… Ну, потом… Потом… – в растерянности промолвил Даут, и спиной вышел из шатра.
* * *
«Два дня. Целых два дня ушло в никуда», – печально подумал Гудо.
И в его голове тут же возникла мрачная комнатушка подземелья Правды. Узкое окошко, с ярким пучком солнечного света, грубо сколоченный стол, запах крысиного помета и тихий голос мэтра Гальчини:
– Отныне и до последних моих дней каждое твое мгновение жизни будет заполнено нужным и полезным. Если это будет продолжаться и после моего ухода, ты станешь тем человеком, которого изначально желал сотворить Всевышний. Что тебе нужным и полезным покажется после моей смерти, решать тебе. Как и то, кем ты выйдешь из Подземелья Правды. Постарайся выйти нужным и полезным себе. Только тогда ты сможешь правильно выбрать дальнейший путь и правильно распорядиться тем богатством знаний и умений, которое я тебе передам. Приумножить или рассеять это сокровище – решать тебе. Как и то, как устроить твою жизнь. Но мне и в аду будет очень больно, если твоя жизнь превратиться в трату времени в безделье и глупости.
«У меня еще есть время. Знания и умения. Я знаю, как их приумножить и кому передать. А безделье… Что поделать? Вода застывает в сильный мороз. Уставшая птица садится на ветку. Мысль уступает сну. Остановиться, чтобы идти дальше. Жизнь прекрасна во всех проявлениях. И даже во временном безделье», – легко успокоив себя, Гудо встал на ноги.
Тут же его глаза наткнулись на плетеную корзину, доверху наполненную краснощекими яблоками. Они и на вкус были так же хороши, как и на первый взгляд. С удовольствием впиваясь в сочность плода, Гудо вышел из шатра. Жизнь продолжалась и желанием справить малую нужду. В этой необходимости гость младшего сына владыки османов осмотрелся и от неудовольствия сжал губы в нитки. Вокруг шатра в нескольких десятках шагов стояли, сидели, шептались и просто чего-то ожидали сотни и сотни людей. Воины, пастухи, слуги, торговцы и даже несколько групп женщин в огромных черных плащах при появлении Гудо на время оживились, и, не зная, что правильно и как быть, замерли в безмолвии.