Гудо продолжал тихо говорить, но его гость уже пятился к двери:
– Мой друг, мне, кажется, я смогу тебе помочь. Ты мудрый и опытный человек. Ты прав. Это интересно. И я прав. Женщина самое слабое место у любящего ее мужчины. Это важно. Это интересно. Кажется я… Мне пора. Я ухожу. Но помни, я выполню свое обещание, во имя моего покойного отца.
* * *
«Праведник умирает в терпении, хотя и в скорби, но кротко. Грешник же умирает страшно. Крик, ругань, вокруг него всё и все страдают. Предсмертные болезни нужны, как воздух. Эта болезнь выявляет грубые, греховные стороны жизни, раскрывает всю сущность человека, начинает представлять перед Судом Божьим, что случится с ним после смерти. Предсмертная болезнь оставляет в душе глубокий и четкий отпечаток, с которым ему… Прости, мой дорогой мальчик – прервемся. К тебе опять гость. В твоем положении всякому гостю следует радоваться…»
Этот гость был многоопытным и многознающим. Он вошел в темницу с жировой свечой, некоторое время держа ее сбоку от себя, давая глазам Гудо привыкнуть. Да ему и не нужно было освещать свое лицо. Голоса вполне было достаточно.
– Узнал меня? Вижу, узнал. В этой тюрьме так заведено, что первые три дня узник не получает ни еды, ни воды. Это первый шаг, который должен вразумить его…
– Второй шаг – привести его в комнату пыток и показать узнику орудия пыток. Мне известны все шаги, направленные на то, чтобы сломить волю и сознание всякого упорствующего.
– Ты – многоопытный палач. Я об этом извещен, как и о том, что ты невероятных знаний и умения лекарь. И тем и другим ты был бы очень полезен Венеции. Как жаль!.. Как жаль, что…
– О чем ты сожалеешь, умник Абеле Дженаро?
– Умник?
– Именно так тебя величает дож. Но в его словах ирония, я же вкладываю в них другой смысл.
– В словах дожа не только ирония. Он люто ненавидит всех кто, моложе и умнее его. Значит, практически всех в Венеции. Года и характер нашего пятьдесят пятого по счету дожа Венеции не оставляют надежду на лучшее. А как тут не вспомнить, что сама природа противилась воздвижению на столь высокое место этого человека. Всю первую неделю октября Венеция была окутана таким густым облаком тумана, что о нем не могли вспомнить даже старожилы. Я потом посмотрел в хрониках города, и там не было ссылок на столь странное событие. Так вот, в этом тумане «Бучинторо», государственная галера дожа, везшая Марино Фальеро из Кьоджи, не смогла подойти к Моло. Тогда Фальере со свитой пришлось пересаживаться в маленькие лодки. Но даже лодки, управляемые опытными гребцами, пропустили пристань у Понте дела Палья* (венец. Соломенный мост) и высадили дожа на Пьяццету, куда привезли и тебя.
Ты проходил и видел две огромные колонны на этой маленькой площади, где ведется торговля пищей и вином. Эти колонны сделаны из красного мрамора и привезены с Востока около двух сотен лет тому назад. Одна колонна носит имя святого Теодора, так почитаемого венецианцами. Статуя святого украшает вершину колонны. На другой колонне установлен бронзовый крылатый лев, как символ святого Марка. Возможно, ты успел обратить на них внимание.
– И внимание обратил, и знаю, что в Венеции на месте между этими колоннами совершают казни, – тихо сказал Гудо. – Мне рассказывал об этом мой… мастер по пыточному искусству.
– Верно. Это, действительно, место казни злодеев. Прибытие дожа во дворец со стороны этих двух колонн тогда многих опечалило, как предзнаменование чего-то страшного. Многие и сейчас уверенны, что поражение нашего флота при Портолуньо явилось следствием этого. Но мне кажется – ужасное, что ждет Венецию, еще впереди. Я говорил со многими достойными людьми нашей республики… И жаль, что они не разделяют моих опасений. Более того, даже такая катастрофа как Портолуньо, не омрачила и не заставила призадуматься их, как и весь народ Венеции. Сегодня, в последний четверг перед Великим постом, они празднуют церковный праздник, весьма любимый ими – Giovedi Grasso – жирный четверг. В эти мгновения, согласно народным традициям, и вельможи и простолюдины ловят свиней вокруг Пьяццы и Пьяццеты. Это делают они в память о том, что мощи святого Марка перевозили, укрыв от глаз магометан свининой [309] . Затем будут этих свиней жарить, пить вино и состязаться в построении живых пирамид [310] . Через несколько дней народные празднества окончатся, и тогда дож устроит пир в своем дворце. Радоваться и веселиться бы старику. Но его года не позволяют обжираться сочной свининой и топить желудок в сладком вине. Поэтому в эти дни он особенно деятелен в упрек всем гуляющим.
Он желает спуститься в подвал своего дворца и…
– …и заняться мною? – неучтиво, как и свойственно простолюдину, перебил Гудо.
– Именно и печально. Мне так жаль, что…
– Много сожалеть – много потерять. «Не сожалеть о прошедшем, не просить дважды, трудиться в удовольствие» – таков был девиз моего наставника по кровавому ремеслу. Но мне недавно сожалелось о смерти дожа Андреа Дандоло. С ним я смог бы договориться…
Без всякой учтивости, как простолюдин, и как-то совсем по-свойски Абеле Дженаро так же прервал узника:
– Это был великий дож Венеции. Первый из венецианцев, получивший ученую степень и преподававший в университете Падуи. Написанный им свод законов Венеции и история мира от Сотворения до 1280 года, восторгают всех мыслящих людей. Он восстановил Венецию после землетрясения и спас город во время великой чумы. Его ум был направлен на процветание и благополучие Венеции. С ним бы ты договорился. А Марино Фальеро… Он никогда не был бы избран дожем, если бы не его активное участие в подавлении бунта Баймонте Тьеполо [311] и не рьяная поддержка папы, как упокоившегося, так и ныне здравствующего. Скоро ты предстанешь пред ним. Уступи старику, не упрямься. Я дал тебе слово, я его сдержу. Твой и его гнев погубят весьма нужное и полезное для Венеции дело. Наш дож необычайно вспыльчив и скор на руку. Еще в молодости, будучи подестом Тревизо, он прославился тем, что ударил по лицу епископа, опоздавшего на шествие. С тех пор характер его не улучшился. Он скор на гнев, но и не откладывает прощение. Помни об этом.
– Я буду помнить, – тихо согласился Гудо, и с сожалением вздохнул, едва свеча оказалась за дверью.