Я подошел к столу, еще раз внимательно вгляделся, перевернул наизнанку, повернул вверх ногами. Вроде как смутно буковки какие-то проступают.
За спиной неслышно возник монах.
– Помощь нужна ли? Если нет, пергамент я заберу.
– Подожди пока. У вас в монастыре лупа – ну, стекло увеличительное найдется?
Монах стушевался.
– Иди к настоятелю, спроси.
Монах неслышно исчез, а я подошел к свету поближе, до рези в глазах всматриваясь в пергамент. Сзади кашлянули. Я обернулся – рядом стоял все тот же монах и держал в руке обитую черным бархатом коробочку.
– Вот, настоятель передал.
Я раскрыл коробочку. В бронзовой оправе, как драгоценность, на черном бархате лежало небольшое увеличительное стекло. Взяв его, я вгляделся в еле различимые буквы. Похоже, это название реки – только вот какой?
– Дай бумагу и перо.
– Вот же они, на столе!
Монах пододвинул ко мне чернильницу с пером и бумагу. Как можно более тщательно я перенес слово на лист. По-моему, это на латыни.
– Посмотри сюда, на бумагу. Что означает это слово?
– Вроде – «Великий».
– Почему «вроде»?
– Одной буквицы не хватает.
– Спасибо и на том.
Я вернул монаху лупу и пергамент и вышел.
Нет, ну каков настоятель? Пойди и найди. Как будто это так же просто, как книгу с полки снять. А если даже повезет и я его найду, так манускрипт тот и истлеть давно мог, одни кусочки остались.
Я медленно вышел из монастыря, привратник меня окликнул:
– Коня оставляешь, что ли?
Я вернулся, сел в седло и выехал со двора.
В очередной раз мой извечный вопрос: с чего начать? Я даже приблизительно не представлял, что делать. Но пока ехал в город, появились некоторые мысли, и я, не заезжая домой, направился к старому знакомцу – Степану. Подьячий был на месте, скрипел пером по бумаге.
– О! Кого я вижу! Боярин Михайлов! Чем могу?
– Здравствуй, Степан. Дело у меня.
Степан хохотнул.
– Да знаю, что дело. Ты же просто так не появляешься! Нет, чтобы просто зайти, проведать старого знакомца, кувшин вина испить. Как же – самому государеву стряпчему угодил! Ты теперь – персона важная.
– Погоди, Степан, изгаляться. Ты скажи лучше, в твоем ведомстве карта земель вологодских есть ли?
– Как не быть? – удивился подьячий. – На том стоим.
Степан встал из-за стола, достал со стеллажа сверток, развернул.
– Любуйся!
Я всмотрелся в карту.
– А точна ли она?
Степан почесал затылок.
– Маненько неточности, конечно, есть – как без них, но все деревни и села нанесены точно.
– А реки?
– Вот уж не знаю, я же по землице работаю, тут все уделы и вотчины – вот, даже твоя деревня есть.
– Село нынче, Степан.
– Никак церковь осилил, боярин? – удивился Степан. – Надо как-нибудь посмотреть.
Я намек понял.
– Степан, поперва дело, потом и в село съездим, и церковь посетим, и колокол послушаем.
– На слове ловлю.
– Степа! – Я укоризненно покачал головой. – Разве я когда-нибудь бросал свои слова на ветер?
– Не было, боярин, и надеюсь – не будет.
Для пущей убедительности я сунул Степану в руку серебряный рубль.
– Ты мне вот что скажи, Степушка. А карты постарше у тебя есть?
– Это какого же году?
– Ну, скажем, лет сто назад.
– Помилуй Бог, боярин, откель? А погоди-ка, у меня тут писец старый есть, может – он чего припомнит?
Дьяк подошел к столу, за которым скрипел пером по бумаге седой писец, переговорил с ним, вернулся.
– Сейчас.
Писец поднялся, вышел.
– Куда это он?
– В подвал – там все старые и ненужные бумаги лежат. Говорит – есть карта, только он не помнит, какого года. А почему нужда такая?
– Потом скажу, сам пока не знаю.
Писец вернулся через полчаса, одежда его была в пыли и паутине, глаза слезились. Под мышкой он нес сверток. Подойдя, писец положил сверток на стол. От бумаги полетела пыль – писец, а за ним и мы дружно чихнули.
Я сунул в руку бумагомарателя медную полушку. Степан бросил на меня недовольный взгляд.
– Балуешь людей; он меня должон слушать, жалованье получает.
Я развернул карту. Конечно, она была не полуторасотлетней – вполовину моложе, но это все же лучше, чем совсем ничего.
Я начал сравнивать старую карту с этой. Разночтения были. На карте из архива были деревни и села, которые на старой отсутствовали, и наоборот. Исчезали деревни и села, появлялись вновь – жизнь, никуда не денешься.
Я взял лист бумаги, по памяти набросал виденный мной в монастыре план.
– Степа, не упомнишь ли такого?
Степа повертел в руке нарисованный план.
– Ничего не измыслю. Эй, Федор, ступай сюда.
Старый писец подошел к столу.
– Посмотри-ка на план. Где чего-нибудь похожее есть на старой карте?
Писец посмотрел на план, ткнул пальцем в карту:
– Вот это место.
Мы со Степаном уткнулись носами в карту. Похоже, очень похоже. Писец подал голос:
– Карта из подвала неточная – огрехов в ней много, а место точно это.
– На плане покажи.
Писец ткнул пальцем. Твою мать, час от часу не легче: он указывал пальцем недалеко от моей деревни – в пяти верстах, но на моей земле.
– Ты не ошибаешься, Федор? Это моя земля, деревня в другом месте.
– А посмотри на старой карте – там владение князя Лосевского раньше было, сказывают – князь в Литву съехал. Правда, лет тому минуло много, даже не упомню.
– Спасибо, Федя!
К неудовольствию Степана, я сунул писцу еще одну полушку.
– Степа, а старую карту забрать можно? – Степан потерзал бороду:
– А бери. Все равно ею пользоваться нельзя, а без дела она в подвале сгниет или мыши поточат.
Я свернул карту в рулон, тепло попрощался со Степаном и вышел. Теперь я знал, откуда начать поиски.
Дома я развернул карту и стал ее изучать. Да, изгиб реки похож, но это еще не факт. За сто пятьдесят лет река могла постепенно изменить русло, или древний картограф – обычно из монахов – мог неточно нанести изгибы реки, ведь тогда не было системы координат, все рисовалось приблизительно, от руки. Да, собственно, большой точности и не требовалось – одна-две-три версты меньше или больше – какая разница?