— Что-то, связанное с мечом, — сказал Гавейн, которому удалось подслушать беседу в помещении для стражи у ворот. — С мечом Верховного короля. Она увезла его из Камелота, пока король был за морем, а на его место положила поддельный.
— Не просто меч, — добавил Гахерис. — Она взяла себе любовника и меч отдала ему. Но Верховный король все равно его убил, а теперь король Урбген хочет ее отослать от себя.
— Кто тебе такое сказал? Конечно, ваш дядя ни за что не позволит так обойтись с его сестрой, что бы она ни сотворила.
— Да нет же, так оно и будет. Это из-за того, что она взяла меч, что равно измене. И поэтому Верховный король позволит Урбгену ее отослать, — горячо настаивал на своем Гахерис. — А любовник…
Тут во двор к ним вышел Габран передать приказ явиться к конюшням, и даже Гахерис, вовсе не славившийся своим тактом, счел за лучшее до поры отложить обсужденье.
Чуть больше, но самую малость, они узнали от двух сыновей Урбгена. Это были взрослые мужи, сыновья от первой жены короля, бывалые бойцы, которые сперва преисполнились гордости от того, что их отец заключил брачный союз с сестрой Артура, но теперь желали, чтоб и ноги ее не было в Регеде, и готовы были поддержать петицию Урбгена о расторжении этого союза.
Правда, по всей видимости, была такова. Моргана, связанная браком с человеком на много лет ее старше, взяла в любовники одного из соратников Артура, рыцаря по имени Акколон, человека храброго, честолюбивого и горячего. Его она уговорила, пока Артур был в отъезде, украсть из Камелота меч Калибурн, который называли еще Мечом Британии, и привезти его в Регед, оставив на месте королевского меча подмену, втайне изготовленную на севере каким-то прихлебателем Морганы.
Чего именно добивалась королева, так и не было к полному удовлетворению разъяснено. Едва ли она могла считать, что юный Акколон, даже устрани он Урбгена, обладай он Мечом Британии и женись он на Моргане, был бы в силах занять место Артура на троне Верховного короля. Более вероятным представлялось, что Моргана использовала любовника в угоду собственным честолюбивым замыслам и что байка, которую она в конечном итоге изложила Урбгену, была в основных чертах правдива. Ей были видения, сказала она, которые дали ей повод ожидать, что Артур за морем внезапно умрет. И потому, чтобы предупредить хаос, который последует за смертью Верховного короля, она осмелилась достать символический Меч Британии для короля Урбгена, испытанного и талантливого ветерана дюжин сражений и супруга единственной законной сестры Артура. Верно, что сам Артур провозгласил своим наследником герцога Корнуэльского, но герцог Кадор мертв, а его сын Константин — еще дитя…
Такова была повесть королевы. Что до подмены королевского меча никчемной копией, это, как утверждала Моргана, было лишь уловкой, облегчившей кражу. Меч по обыкновению висел над местом короля в Круглом зале в Камелоте, и ныне его снимали лишь во время празднеств или для битвы. Копию повесили там лишь для отвода глаз. Но из этого могла проистечь трагедия. Артур вернулся из своих странствий цел и невредим, и Акколон, боясь за самого себя и Моргану в случае, если вскроется кража, вызвал короля на бой, и со своим собственным добрым мечом напал на Артура, вооруженного лишь хрупкой копией Калибурна. Исход этого поединка уже стал частью все растущей легенды о великом короле. Несмотря на завоеванное изменой преимущество, Акколон был убит, а Моргана, страшась гнева и мщения и брата, и супруга, заявляла всем и каждому, кто соглашался ее выслушать, что поединок был делом не ее рук, а одного только Акколона; поскольку последний был мертв, то возразить ей было некому. Если она оплакивала своего мертвого любовника, то делала это тайно. Перед каждым слушателем она сожалела о его неразумии и громко заявляла о своей преданности — пусть полной ошибок, признавала она, но искренней и глубокой — своему брату Артуру и своему супругу и повелителю.
Отсюда и смятение в замке. Пока никакого решенья еще не было принято. Дама Нимуэ, унаследовавшая от Мерлина место советника при Артуре и (как говорили) Мерлинову силу, явилась на север, дабы вернуть Меч в Камелот. Ее речи не допускали компромиссов. Артур не готов простить сестре поступок, который считает изменой; и ежели Урбген пожелает отмстить за преступленье, совершенное против его ложа, он получает дозволенье Верховного короля поступить со своей неверной супругой, как сочтет должным.
До сего времени король Регеда едва находил в себе твердость, чтобы говорить с женой, не говоря уже о том, чтобы судить ее. Дама Нимуэ еще не покинула город, хотя жила и не в самом замке; к немалому облегчению Урбгена, она отклонила его гостеприимство и нашла себе жилье в городе. Урбген (как он доверительно признавался своим сыновьям) по горло сыт был женщинами и их неумелой возней со снами и волшебством. Он охотно отказался бы принять Моргаузу, но не видел оснований для такого отказа, к тому же ему было любопытно поглядеть на «Оркнейскую ведьму» и ее сыновей. И потому могучий король Урбген настороженно лавировал меж Нимуэ и Моргаузой, позволив последней явиться с визитом и беспрепятственно переговорить с сестрой и вознося молитвы, чтобы королевская советчица теперь, когда ее дело на севере завершено, покинула Лугуваллиум без слишком уж неловкого столкновенья со своим старым врагом Моргаузой.
На третий вечер их пребывания в замке Мордред, избегая общества остальных мальчиков, после ужина в одиночку вышел из главной залы, чтобы отправиться в отведенные принцам покои. Дорожка привела его на пологий склон, лежащий между основными строеньями замка и берегом реки.
Здесь раскинулся сад, разбитый ради увеселения королевы Морганы; ее окна выходили на клумбы роз и цветущих кустарников и лужайки, плавно спускавшиеся к реке. Сейчас обломанные стебли мертвых лилий стояли посреди прибитых к земле зарослей шиповника и безлистой жимолости, и в жухлой траве темнели зеленые пятна мха. По отметинам на стене у королевиных окон было видно, где висели клетки с ее певчими птицами — прежде, чем их внесли в дом на зиму. У берега уныло и праздно плавали лебеди, без сомнения, в ожидании корма, что приносила им королева в не столь тревожные дни; пара белоснежных павлинов, словно два выцветших призрака, устроились на ветке дерева. Нетрудно было догадаться, что летом сад был красив и полон запахов, ярких красок и пения птиц, но сейчас, промозглым осенним вечером он казался заброшенным и безотрадным и пахло здесь промоченной дождем опавшей листвой и речным илом.
Однако Мордред медлил, привлеченный этим новым проявлением британской роскоши. Он никогда прежде не видел сада, даже помыслить себе не мог, что участок земли может быть тщательно распланирован и засажен только ради красоты и удовольствия его владельца. Еще раньше он углядел в окно статую, на фоне темного переплетения ветвей казавшуюся призраком. Теперь ему захотелось рассмотреть ее поближе.
Статуя тоже показалась ему странной. Девушка в легких одеждах склонилась, словно лила воду из чужеземного вида раковины в пруд у подножия пьедестала, выложенный камнем. Единственные статуи, что он видел до тех пор, были грубые изваяния островных богов, камни со следящим оком. Девушка была красивой и почти настоящей. Сгущавшиеся сумерки превратили пятна лишайника, поползшего по ее рукам и забравшегося в складки платья, в нежные серые тени. Раковина была совсем сухой, но по воде в каменном пруду тихо плыли останки летних кувшинок. Под их почерневшими листьями он разглядел медленное шевеленье хвоста большой рыбины.