– Ты… ты хорошо выглядишь, – сказала она.

– Ты сама выглядишь великолепно. – Он медленно, с хитрецой улыбнулся. – А вот изъясняешься ты не так мило, как раньше.

Кейт зарделась, непроизвольно поднося руку к некрасивой оправе.

– О господи. Извини. Это… Ну, ты знаешь моих родичей. Они умеют меня разозлить.

Том кивнул, по-прежнему глядя на нее. Кейт почувствовала, что краска с лица медленно переходит на шею.

– Господи… – пробормотала она. – Я… я и правда не ожидала увидеть тебя здесь. – (Том продолжал молча стоять.) – Я думала, ты здесь больше не работаешь.

– Я и не работал. Вернулся несколько лет назад.

– А где ты был? То есть я знаю, ты уехал в Англию вслед за мной. Я просто не знала, чем ты занимался.

– Поехал в Лэмборн. Некоторое время работал на ипподроме. Потом подался в Ньюмаркет. Там у меня не сложилось, и я решил вернуться домой.

– Ты стал жокеем? Извини, никогда не читаю газет про скачки, поэтому не знала.

– Да, работал какое-то время. Честно говоря, звездой не стал. Был несчастный случай, и я в конце концов стал работать в конюшне.

Он поднял руку, и Кейт увидела его кисть. Сообразив, что неподвижность его кисти не имеет никакого отношения к малоподвижности Тома, Кейт вздрогнула. Он проследил за ее взглядом и опустил глаза, смущенно переступая с ноги на ногу. Кейт стало неловко оттого, что она сама спровоцировала это.

Наступила долгая пауза.

– А что произошло?

Ободренный ее прямотой, он поднял на нее взгляд.

– Запутался с лошадью в передвижном барьере на старте. Когда меня вытащили, спасать уже было нечего. – Он поднял руку, словно изучая ее. – Все хорошо. Больше меня это не беспокоит. Нормально справляюсь.

Кейт сильно опечалилась оттого, что именно Том, с его энергией и грацией, жизнерадостный и физически активный, стал калекой.

– Мне очень жаль, – произнесла она.

– Да ладно. – Голос его посуровел: очевидно, он не нуждался в сочувствии.

Еще несколько мгновений прошло в молчании. Кейт опустила глаза, Том по-прежнему смотрел на нее. Наконец она вновь подняла на него взгляд – у него был такой вид, словно его поймали за каким-то предосудительным занятием.

– Пожалуй, я пойду, – сказал он. – Надо закончить работу с лошадьми.

– Да. – Сама того не замечая, Кейт сняла очки и теперь вертела их в руках.

– Еще увидимся.

– Да. Я… вероятно, пробуду здесь еще несколько дней.

– Если родственники не доведут тебя до белого каления, да?

Кейт засмеялась коротким невеселым смехом.

Том повернулся, чтобы уйти, пригнувшись перед дверью.

– Твоя дочь Сабина, – вновь обернувшись к ней, сказал он, – отличная девчонка. Правда. Ты хорошо постаралась.

Кейт почувствовала, как лицо ее расплывается в широкой улыбке, возможно, впервые с момента приезда.

– Спасибо, – сказала она. – Большое спасибо.

А потом он ушел, и его смутный силуэт исчез в темноте.

Глава 10

Всегда непросто возвращаться в место, где вырос. В особенности если твоя мать никак не может примириться с тем, что ты вырос. И Джой, не ожидавшая от людей большой искренности, никогда и не думала, что встреча с матерью будет сердечной и легкой.

Прежде всего, Джой уже шесть лет не была в Гонконге. Шесть лет, в течение которых она следовала за Эдвардом по миру к местам его службы. Шесть лет, за которые она, может быть, и не стала совсем другим человеком, но ее уверенность в себе и ожидания намного выросли. Шесть лет, как умер ее отец, а мать стала еще более замкнутой и разочарованной в жизни.

Джой узнала о сердечном приступе отца из телеграммы, когда они жили в морских казармах в Портсмуте. Она молча горевала, мучась чувством вины оттого, что ее не было там, и думая о том, что, допусти она такую мысль, могла бы пожелать, чтобы мать ушла первой.

– Полагаю, она получила то, что хотела, – сказала она тогда Эдварду, и муж поднял брови в ответ на ее резкий тон. – Теперь она может выйти замуж за того, кто отвечает ее требованиям.

Не ощущая себя свободной после его смерти, Элис превратила покойного Грэма Леонарда в новое средоточие своей жизни, сердясь на него даже больше, чем на живого. «Теперь для меня слишком поздно», – небрежными каракулями писала она в письмах к дочери, а между строк читалось, что она не оказалась бы в столь безнадежной ситуации, если бы у него хватило благопристойности умереть раньше – до того, как она раздастся в талии, у нее обвиснет кожа и поседеют волосы. До того, как Данкан Аллейн, напуганный ее неожиданно изменившимся статусом, обратит внимание на более моложавую Пенелопу Стэндиш, чей муж, хотя и часто бывавший в отъезде, оставался очень даже живым. В этих письмах Элис тоном мученицы выговаривала Джой за ее отсутствие и в то же время отвергала любое предложение дочери вернуться и быть с ней. «Теперь у тебя своя жизнь», – периодически повторяла она, когда Джой скрепя сердце предлагала ей свободную комнату в их доме. И саркастически добавляла: «Зачем тебе обременять себя пожилой женщиной». Если бы за пять лет до этого Джой назвала ее пожилой женщиной, Элис ответила бы очень резко.

«Дорогая мама, – бывало, вежливо отвечала Джой, – как я уже писала тебе, мы с Эдвардом будем рады в любое время принять тебя у нас». Она знала, это ей ничем не грозит: Элис ни за что не променяет дом на Робинсон-роуд, с его паркетными полами и прекрасными видами, на стесненные и аморальные условия жизни семей морских офицеров. Но в каждом письме Джой на всякий случай непременно упоминала то случаи заражения какой-то инфекцией, то плохое поведение прислуги, то крики соседских детей.

Джой не хотела возвращаться в Гонконг. Прожив шесть лет в качестве жены морского офицера, она почувствовала, что прежней Джой больше не существует – несвободной, неловкой и несчастной Джой. Вместо того чтобы стараться стать на кого-то похожей, она наслаждалась свободой быть самой собой. Ее неуемная жажда открывать для себя мир утолялась их частыми перемещениями по земному шару – от Гонконга до Саутгемптона, далее в Сингапур, на Бермуды и, наконец, в Портсмут. Эдвард однажды сказал, что его жена – единственная из жен моряков, которая при появлении дорожных чемоданов радостно улыбается, а не покорно вздыхает. Джой, не обремененная детьми – они решили немного подождать – или стремлением обосноваться на одном месте, наслаждалась каждым новым местом назначения, будь то хмурые небеса Южной Англии или обжигающие пески тропиков. Во всем этом была новизна, это помогало расширить кругозор, как фотоаппарат с панорамным обзором, и уменьшало ее страхи оказаться в каких-то рамках, быть привязанной к более формальному, строгому образу жизни.

И что более важно, это означало быть с Эдвардом, который хотя и перестал быть для Джой богом, но проявлял к ней такую сильную привязанность и окружал таким вниманием, что только через три года замужества она перестала возносить ежедневную благодарственную молитву. Джой была счастлива и без конца говорила себе об этом, как будто произнесение этих слов могло удержать счастье. Ей нравилось ощущать себя с мужем командой, союзом двух людей, в отличие от ее родителей или многих других пар, которые были перед ее глазами, когда она росла. Многие были сломлены разочарованием, обязательствами и исчезнувшими мечтами. Джой не приходилось отказываться от мечтаний – она только-только научилась мечтать.