Кейт покачала головой, не желая, чтобы он говорил об этом, признавал фактом.
Том вглядывался в нее и вдруг заговорил неожиданно тихим голосом:
– Вот что я скажу тебе, Кейт: неправильно будет, если ты сейчас уедешь. Совсем неправильно. Тогда ущербной будешь ты, а не я.
Потом Том неожиданно прижался губами к ее ладони. Закрыв глаза, он какое-то время не отпускал ее руку.
Кейт, не обращая внимания на слезы, катящиеся по щекам, погладила его по щеке.
– Но откуда нам знать, Том? – спросила она. – Откуда мне знать?
– Потому что я знаю, – открыв глаза, ответил он. – И в кои-то веки тебе придется мне поверить.
Они вместе вышли из летнего домика, как будто после сильного шторма, впервые не думая о том, что их могут увидеть вместе. Том сказал, что ему нужно взглянуть на лошадей, а Кейт вызвалась составить ему компанию в надежде найти Сабину. Она не хотела, чтобы дочь тревожилась, хотела сказать ей, что не волнуется из-за Джеффа, но не могла пока сказать ей почему.
У сарая на кипе сена сидел Лайам, протирая уздечку тряпочкой и насвистывая сквозь зубы под мелодию из радиоприемника. Когда они подошли, он бросил на них проницательный взгляд, но ничего не сказал.
– Привели лошадей с нижнего поля? – спросил Том, проверяя засовы на двери конюшни.
– Ага.
– Сабина вернулась?
– Только что поставила серого в стойло. Мы перевели его в последнее стойло, поскольку над средним опять протекает крыша.
– Придется пока прикрыть брезентом. – Подняв глаза на прореху в крыше, Том тихо выругался. – У нас не осталось черепицы, чтобы залатать?
– Израсходовали ее несколько месяцев назад, – ответил Лайам. – Что поделываете?
Он медленно оглядел Кейт с головы до ног, и та почувствовала, что у нее горят щеки.
– Занимались канцелярской работой, – ответил Том. – Я думал, ты сказал, что все лошади на месте.
Лайам повернулся к нему, а затем проследил за его взглядом, устремленным мимо амбара к нижним полям.
– Да, на месте.
– Тогда что это?
Лайам поднял руку ко лбу и стал, прищурившись, вглядываться в окрашенный лучами заходящего солнца горизонт.
– Похоже на Герцога, – нахмурившись, произнес он. – Но он уже давно охромел. Эта лошадь не хромает.
Том с непроницаемым лицом молчал.
Лайам продолжал вглядываться в даль.
– И кто это на нем? Кто-то на нем едет.
– Что случилось? – спросила Сабина, только что подойдя с седлом в руке. Она искоса взглянула на мать, недоумевая, что та делает на конюшне.
– Не вижу, – сказала Кейт. – Так далеко мне не разглядеть.
– Это миссис Балан…
Лайам умолк, когда Том положил руку ему на плечо.
– Пошли, – тихо произнес он. – Оставим их в покое.
– Что? – удивилась Сабина. – Это там бабушка верхом? На ком она едет?
– Проклятье! Она много лет не ездила верхом. – Голос Лайама от изумления стал тонким.
– Пошли, – сказал Том, увлекая их к дому. – Пойдем в дом.
Они повернули к дому, и он бросил взгляд через плечо – в отдалении, на фоне заходящего солнца вырисовывались царственные силуэты старухи и ее старого коня, который высоко держал когда-то гордую голову и прядал ушами, прислушиваясь к звуку ее голоса. Покачиваясь, они медленно двигались к лесу.
После того как усыпили Герцога, Джой два дня не выходила из своей комнаты. Миссис Х. говорила, что впервые видит хозяйку такой удрученной. В тот день Джой поднялась на рассвете и провела первые два часа в стойле старой лошади, начищая ее и разговаривая с ней. Так что ветеринар, войдя в конюшню, увидел не жалкое, приговоренное к смерти, а довольно бодрое животное, старая шкура которого благодаря неимоверным усилиям Джой сверкала, почти как у здорового. Потом она решительно встала рядом с конем, положив ладонь ему на морду, и, пока ветеринар вводил лекарство, конь уткнулся ей в плечо. Герцог был таким расслабленным, что, падая, едва не подмял под себя Джой, но стоящий рядом Том сумел вовремя вытащить ее. Несколько минут все стояли молча, глядя на неподвижное тело на полу, застланном подушками. После этого Джой, вежливо поблагодарив ветеринара, решительно вышла из конюшни в сторону дома, неуклюже прижимая руки к бокам и подняв подбородок. И не оглянулась.
«Странная она, – размышляла миссис Х. – Хочет достойно попрощаться со старым конягой. Столько времени потратила на него».
«Не так, как с собственным мужем», – думала Сабина, понимая, что так считают все.
На второй день, когда Джой заперлась в комнате, отказываясь от еды и никого не принимая, Эдвард стал хуже дышать. Линда по собственной инициативе вызвала врача, боясь, что, если дожидаться, когда соблаговолит появиться его жена, врача может не оказаться на месте.
Пока врач щупал пульс больного, прикладывал стетоскоп к костлявой груди и шептался о чем-то с Линдой, бледная, настороженная Сабина сидела рядом, держа деда за руку.
– Все в порядке, – раздраженно произнесла она. – Можете мне сказать. Я его внучка.
– Где миссис Баллантайн? – проигнорировав ее, спросил врач.
– Сегодня она не выйдет из комнаты, так что вам придется поговорить со мной.
Врач переглянулся с Линдой.
– У нее умерла лошадь, – подняв бровь, сказала Линда, видимо несколько разочарованная тем, что врач кивнул в знак согласия.
– Кристофер здесь?
– Он уехал.
– А твоя мать здесь? – спросил он Сабину.
– Да, но она ни имеет никакого отношения к моему дедушке.
Сабина говорила медленно и отчетливо, как говорят с идиотами.
– Такая вот эта семейка, – заметила Линда. В последнее время она стала свободно высказывать свои суждения.
– Послушайте, почему вам не поговорить со мной? Я передам бабушке, когда она выйдет, – предложила Сабина.
Врач обдумывал ответ. Потом, взглянув на Сабину, сжал губы в тонкую линию.
– Полагаю, мы не можем ждать так долго.
Вскоре после этого Кейт, воодушевившись тем, что ее любят, решила взять дела в свои руки. Подойдя к комнате матери, она резко постучала в дверь и, не обращая внимания на протесты Джой, вошла в скромно обставленную комнату и сказала, что врач хочет срочно поговорить с ней.
– Не могу сейчас прийти, – не глядя на дочь, ответила Джой. Она лежала на своей односпальной кровати, повернувшись спиной к двери и подогнув к животу длинные тонкие ноги в поношенных вельветовых брюках. – Скажи, что я позвоню ему позже.
Кейт, которая никогда не видела, чтобы мать выглядела уязвимой – та даже никогда не ложилась днем, – заявила твердым голосом и решительно: