– Событие действительно прискорбное, поскольку роняет престиж державы – и в глазах ее подданных, и за границей. Однако я не считаю, что это какое-то горе. Напротив, горем стало бы продолжение деятельности покойного премьера, поскольку эта деятельность подрывала основы самодержавия. Поэтому я убийство господина Столыпина, безусловно, осуждаю, но глубокой скорби выказать не могу.
Генерал-лейтенант выслушал эту тираду с особым вниманием. И не только со вниманием – Дружинин, умевший неплохо читать выражение лиц собеседников, разглядел на лице начальника императорской канцелярии явное одобрение. И тогда он решил усилить это впечатление, произведенное им на собеседника.
– И я хочу сказать, ваше превосходительство, – заговорил он снова, – что за время пребывания в Киеве я еще укрепился в этих мыслях. Побеседовав с генералом Курловым, я окончательно пришел к выводу, что деятельность господина Столыпина по руководству правительством была чрезвычайно вредна для интересов престола. И этой деятельности надо положить конец. Чтобы никакие последователи покойного премьера не делали попыток ее продолжить. И я лично готов этому способствовать!
Вот теперь уже Дружинин с особым интересом следил за реакцией хозяина кабинета, однако этот свой интерес он старался скрыть и потому почти все время глядел в сторону. Однако успел заметить то, что хотел: генерал-лейтенант выслушал его признание с огромным вниманием; он буквально глазами ел своего гостя. Когда же тот закончил, Мосолов ничего говорить не стал; посидел немного, барабаня пальцами по столу, потом спросил:
– Так вы говорите, батенька, что можете установить эту вашу телефонную защиту в весьма короткий срок?
– Да, ваше превосходительство, – отвечал инженер, – меньше чем за месяц могу управиться.
– И что же, вам, наверно, рабочие потребуются? Стены дворца сверлить будете?
– Нет, сверлить ничего не надо. А помощник у меня будет всего один. Он еще совсем юноша, но очень сообразительный и толковый. Мне его будет вполне достаточно.
– Вот как? Да… И цену за свои услуги вы попросили весьма умеренную, весьма… Так что не вижу причин вам отказать, никаких причин! Скажите мне только имя и звание вашего помощника.
Выслушав ответ, генерал-лейтенант склонился над столом и быстро что-то написал на особом бланке – такие бумаги выпускала канцелярия дворца.
– Вот пропуск для вас и вашего помощника, – сказал он, протягивая документ инженеру. – Можете приступать хоть завтра. А вот распоряжение в финансовую часть о том, чтобы вам выдали аванс – сумма, я полагаю, вас устроит?
Инженер глянул на чек и наклонил голову:
– Вполне устроит, ваше превосходительство.
– Да-с, таким, значит, образом… – произнес генерал-лейтенант. – Очень приятно, знаете, встретить молодого человека, столь государственно мыслящего. Знаете что? А приходите ко мне на обед! Сегодня же вечером и приходите. Мы обедаем рано, садимся в шесть часов. Знаете, где я живу? Нет? На Литейном, близ Невы, в собственном доме, легко найдете. Буду ждать.
– Благодарю за приглашение, – отвечал инженер. – Непременно буду.
Действительно, без четверти шесть инженер уже звонил в дверь величественного особняка в стиле ампир. Ему открыл швейцар с явно военной выправкой. Вестибюль не поражал роскошью. Да и остальная отделка здания отличалась простотой и строгостью. «Не удивлюсь, если окажется, что хозяин, подобно покойному императору Николаю Павловичу, спит на солдатской койке и укрывается шинелью», – подумал Дружинин, следуя вслед за лакеем в столовую.
Здесь уже собрались все члены семьи Мосоловых. Генерал-лейтенант представил гостя своей супруге Елизавете. Кроме супругов на обеде присутствовали и дети: сыновья Александр и Дмитрий, статные юноши, один двадцати двух, другой девятнадцати лет, и дочь Маша, стройная девятнадцатилетняя девушка. Черноволосая и черноглазая Маша вначале показалась Дружинину замкнутой и надменной и совсем не понравилась. Однако в ходе возникшей за столом беседы его мнение изменилось.
Разговор за обедом вначале вращался вокруг тем, связанных с появлением гостя – телефонии, других явлений технического прогресса. Дружинин рассказал о лондонском метро, о новых моделях французских и английских автомобилей, о других технических новинках, которые в последние годы в обилии поставляла Европа.
– А вы, я смотрю, батенька, и поездить тоже успели, – заметил Мосолов.
– Да, после отставки я много где побывал, – сказал инженер. – Я ведь изучал инженерное дело не только в университете, я и в фирме Белла успел поработать.
– А что вы думаете о проектах новых германских дирижаблей? – спросил его младший Мосолов, Дмитрий. – Мне кажется, с их помощью немцы вскоре завоюют все небо.
– Нет, этого не стоит опасаться, – уверенно заявил Дружинин. – Небо завоюют вовсе не дирижабли, а самолеты. У надувных воздушных средств есть уязвимые места.
И он кратко, не пускаясь в излишние подробности, разобрал сравнительные достоинства и недостатки двух видов воздушных судов. Во время своего рассказа он несколько раз ловил на себе взгляд Маши – она смотрела на гостя с любопытством, что было понятно, и почему-то также с испугом – или это Дружинину только показалось?
Благодаря Маше разговор вскоре свернул на культурную жизнь столицы. Говорили о прошедшей выставке картин художника Серова, о появлении каких-то скандальных поэтов-футуристов, о предстоящем выступлении модного поэта Северянина.
– У нас на женских курсах, где я учусь, – рассказывала Маша, – все девушки без ума от этого Северянина. А я его терпеть не могу! Пошлый гаер! «Я явления жизни превратил в грёзофарс!» Тоже мне, волшебник! Мне кажется, все эти утонченные символисты, певцы смерти, – лишь проявление дряблости нашей культуры. Мне ближе другой новый поэт, Гумилев. Он воспевает пиратов, разбойников, храбрых людей – это по мне!
– Я стихов Гумилева не знаю, – заметил хозяин дома, – но слышал, что он офицер, это похвально. А вообще эти Машины слова доказывают, что она целиком в меня, моя дочь. Мне тоже не нравится расслабленность, свойственная нынешней молодежи.
– Молодежь бывает разная, – заметил на это Дружинин. – И стихи тоже должны быть разными. Ведь человек не состоит из одних только мускулов, у него еще и нервы есть, и мозг. Нельзя воспевать одни только сражения.
– Да, нельзя! – сказала Маша. – Можно воспевать еще борьбу за справедливое дело, борьбу против угнетателей. Это лучше всего делает не Гумилев, а Горький. И вот это мое увлечение папа никогда не одобрит. Ведь Горький – певец революции, а папа революцию не одобряет…
И Маша усмехнулась, но усмешка была какой-то горькой. И вновь испытующе глянула на Дружинина.
Маша угадала: отец, да и другие члены семьи весьма скептически высказались о творчестве Горького. Потом перешли на новые постановки Художественного театра.
Когда обед подошел к концу, Мосолов сказал:
– Давайте, Игорь Сергеевич, пройдем ко мне в кабинет, выкурим там по сигаре. У нас с вами осталась пара вопросов, которые надо обсудить.