– Я тоже, особенно в предвкушении аудиенции. Никогда не знаешь, что тебя ждет!
– Если говорить о настроении… То бывало и лучше, – кротко улыбнулась Гортензия. – Но вы ничем не рискуете. Он числит вас среди своих самых верных друзей. И прошу вас, навестите маму. Она будет вам очень рада.
– И я буду счастлива повидаться с ней. А теперь помолитесь за меня, – шепнула Лаура, увидев, что Дюрок манит ее рукой.
Император не поднял глаз, когда Лаура вошла. Он сидел на канапе и, нахмурив брови, изучал расстеленную перед ним на двух табуретах карту. Вторая карта, еще больших размеров, занимала его письменный стол. Лаура присела в глубоком изящном реверансе, но вынуждена была ждать, пока император не дал ей знак подняться небрежным движением руки.
– Чем могу служить вам, мадам? А вернее, судя по выражению вашего лица, на кого вы жалуетесь?
– На императора, сир, – дерзнула ответить Лаура.
– Кого-кого?
– У вашего величества отличный слух. И вы меня хорошо знаете, на мелочи я не обращаю внимания.
– Да, знаю, мадам. Доверьтесь мне и скажите, чем не угодил вам император? – осведомился Наполеон с саркастической улыбкой.
– Император не может быть не угоден. Я ничто по сравнению с ним и…
– Не криви душой, маленькая лгунья. Сядь и расскажи, что я опять натворил!
– Вы причинили мне горе, сир! Большое горе, – ответила она, чувствуя, что к глазам у нее подступают слезы. – Ваше величество лучше поймет меня, если соизволит оказать мне честь и прочтет это письмо… Если можно назвать это письмом. – И Лаура протянула Наполеону листок бумаги.
Он взял его и взглянул с недоумением.
– Эта мазня написана Жюно? Или его секретарь выпил лишнего?
– Император может не сомневаться, это рука Жюно. Писал он. Он в отчаянии, и мне страшно.
– Почему?
– Соблаговолите все-таки прочитать его письмо, сир!
Много времени чтение не потребовало, и Наполеон бросил письмо на стол.
– Столько лет мы вместе, а Жюно до сих пор не знает меня. Я хотел его только порадовать, а заодно избежать совершенно невозможной ситуации. Нельзя разом быть на ярмарке и на мельнице. Губернатор Парижа отвечает за безопасность столицы, и в его распоряжении армия в шестьдесят тысяч человек. Первый адъютант днем и ночью находится при моей особе. Так что в один прекрасный день губернатор может оказаться предателем.
– Жюно и предательство?! Сир! Он не заслужил подобного оскорбления!
– Дело вовсе не в Жюно. Я имел в виду, что совмещение таких должностей таит в себе опасность.
– Возможно. Но если император может сделать исключение, то я уверена, Жюно его достоин. Он любит вас, сир, больше, чем брат, и его единственное желание быть с вами рядом всегда, везде и повсюду. А вы так часто бываете вдалеке от Парижа…
– Так оно и есть, но мы все не молодеем. Здоровье Жюно не из лучших с тех пор, как он получил удар саблей по голове. И потом, только он губернатор Парижа, а почти все маршалы мои адъютанты.
– А что, если, – тут Лаура расцвела улыбкой, – Жюно получит маршальский жезл с пчелами и останется адъютантом?
– Он пока еще не выиграл ни одной битвы в качестве полководца. Но вполне возможно, что этот чертов жезл он заслужит в Португалии.
– Значит, ожидаются новые сражения? – помрачнев, прошептала молодая женщина. – Значит, Тильзит…
– Оставьте Тильзит в покое! В Португалии мне нужны настоящие солдаты! Подумайте, Жюно там почти что король, и вы можете стать королевой! И чтобы покончить с этим вопросом, хочу напомнить, что образ жизни губернатора имеет мало общего с жалованьем адъютанта. Напишите ему это, когда будете отвечать на письмо.
Лаура поняла, что потерпела поражение, но не захотела уйти с пустыми руками.
– Напишите это ему сами, сир! Несколько слов, написанных вашей собственной рукой, смягчат для Жюно ваше решение. Он будет верить, что вы сохранили к нему дружбу.
– Дружба тут ни при чем!..
– Да будет мне позволено сказать императору, что он ошибается. Императору принадлежит жизнь Жюно, и это естественно для солдата по отношению к начальнику. Но вы для него много больше, чем начальник. С уверенностью скажу, что вы для него бог. И если вам понадобится, он продаст ради вас душу.
– Вы серьезно?
– Совершенно серьезно. Он готов стать снова простым гренадером, если будет опять днем и ночью рядом с вами.
На этот раз Наполеон рассмеялся.
– Боюсь, мне бы это не слишком понравилось. Днем куда ни шло! А ночью? Для чего мне ночью эта громадина?
Наполеон подошел к своей гостье, взял ее руку, поцеловал и задержал в своей.
– Но меня неизменно восхищает чертенок в юбке. С таким жаром защищать мужа, который так тебя оскорбил! Ты по-прежнему его страстно любишь?
Взгляды их встретились, и Лаура не опустила глаз, позволяя заглянуть ей в душу.
– Право, уже не знаю, сир, люблю ли я его по-прежнему, но знаю точно, что не могу видеть его несчастным.
– Что ж, это почти одно и то же. Успокойся. Я напишу ему обстоятельное письмо.
Он потрепал Лауру за ушко и вернулся к письменному столу.
– Полагаю, курьер, который привез эту жалобу еще не умчался обратно в Лиссабон?
– Он отправится туда только завтра утром. Он выбился из сил.
– Прежде чем туда ехать, пусть заедет в Тюильри и спросит Дюрока. Я напишу Жюно, что хочу его видеть королем. Думаю, ему это понравится. Он сможет называть меня кузеном. «Ну что?» – как любит говорить Тайеран [34] .
Камень упал с души Лауры, и она облегченно вздохнула.
– Если речь обо мне, я предпочитаю оставаться тем, что есть: верным другом вашего величества. Мне уже приходилось видеть, как обращается император с дамами своего семейства…
– На всякий случай закажите себе диадему… С камнями, которые получили из Португалии. В любом случае она может вам понадобиться и очень вам пойдет [35] .
Надеясь, что муж ее успокоился, Лаура посвятила себя заботам о детях и вернулась к привычной светской жизни под дружеским покровительством де Нарбонна, который был счастлив вернувшейся к ней веселости. Она купила себе новые платья и отдала оправить несколько присланных Жюно рубинов. И была счастлива услышать от Фонсье, своего ювелира, что они великолепны. Затем Лаура устроила парадный обед и бал в Ренси, на котором присутствовал, разумеется, де Нарбонн и… мать императора! Она согласилась прогостить в Ренси три дня, и Лаура очень обрадовалась.