Даже для грядущей романтической эпохи послание было слишком патетичным, так что адресат вполне мог бросить его в огонь с чувством легкой брезгливости. Но написавшая была слишком обольстительна, адресат слишком молод и слишком страстен, он был влюблен и желал ее [49] .
Послание польстило тщеславию Мориса, и он поспешил к Лауре. В последующие ночи им обоим было не до сна.
Приближалась осень, к концу подошел и сезон в Эксе, отдыхающие стали понемногу разъезжаться по домам. Но на этот раз, покидая милый городок на озере, они не предвкушали, как привыкли, веселую череду балов, обедов, охот. Тень великой трагедии, что разыгрывалась в России, потихоньку доползла и до этих неутомимых прожигателей жизни. Даже Полина стала смеяться реже. А Мадам Мать, помрачнев, и вовсе замкнулась в молчании. Все с испугом ощущали, что на другом конце света Великая армия понемногу погружается в ад. Последнее письмо Жюно, полученное в конце сентября, повергло Лауру в дрожь. Особенно постскриптум.
«Кроме общей безнадежности, – писал Жюно, – охватившей всех после кровавой битвы под Бородино, где неопределенность итога подействовала на нас угнетающе, мне пришлось пережить свою собственную преисподнюю. Я имею в виду четырнадцатый бюллетень и хочу поговорить о нем. Досаждает мне не опасение немилости. Император уже устроил мне разнос и относится ко мне по-прежнему. Не думаю, что одной-единственной фразы в бюллетене достаточно, чтобы поставить крест на карьере. Меня мучает и не дает покоя мысль: а что, если это правда? Что, если именно я виноват в том, что кампания неуспешна? Что, если бы победа под Валутино принесла нам мир, которого не принесло Бородино? Де Нарбонн ответил на все мои вопросы «нет». Он считает, что моя неудача – если только это можно считать неудачей – никак не повлияла на течение кампании. Он сказал, что неудачей была мысль императора воевать с Россией. Но мне кажется, де Нарбонн просто старается поддержать меня. Теперь мы идем к Москве…»
Потом письма стали приходить все реже. Русские перекрыли два направления, по которым возили почту. Лаура погрузилась в тревожное ожидание, столь знакомое тысячам солдатских семей. Финансовые затруднения кажутся ничтожными рядом с тревогами о жизни и смерти, но их тоже не избегла Лаура. Фиссон не стал скрывать от нее, что ему все труднее удерживать на расстоянии ростовщиков, а герцог и герцогиня привыкли тратить деньги не считая. Лаура, как многие, оказалась вся в долгах при блестящем дворе в Тюильри, где правила бездарная регентша, подавая всем дурной пример и одна не испытывая финансовых затруднений. Так что оставалось бедной женщине? Ей оставалась любовь. Пылкая всесжигающая страсть.
К несчастью, красавец Морис, поначалу польщенный столь жаркой и негасимой любовью, начал находить Лауру весьма обременительной. Он стремился сохранить свободу и навещал Элизу де Флотт.
Лаура не допускала и мысли о том, чтобы с кем-то делить своего любовника.
И можно понять почему. Когда Балинкур был с ней, он любил ее с той же страстью, что и в первые дни их связи. В ней был особый шарм, и он не мог ему противостоять. Возможно даже, он боялся слишком к ней привязаться, и это была еще одна из причин, по которой он хотел встречаться с ней пореже. Вообще-то он любил ее. Вот только если бы она перестала бомбардировать его своими чертовыми письмами.
Откладывая встречи, Морис всегда ссылался на службу, он по-прежнему оставался при дворе Жюли, официально числившейся королевой Испании, так там и не побывав. По возвращении из Экса Жюли с удовольствием расположилась в своем чудесном замке Морфонтен [50] , неподалеку от Санлиса. И она, и ее супруг нигде не чувствовали себя так уютно, как в этом замке, и о нем горестно вздыхал Жозеф, сидя на крайне неудобном мадридском троне. Сестра Жюли Дезире, пугавшаяся при одном только названии Швеция, жила вместе с ней, и обе дамы поддерживали что-то вроде королевского двора, стараясь не обращать внимания на дурные вести с театра военных действий.
Маркиз де Балинкур, исполняя обязанности главного камергера при королевском доме, безусловно, должен был там часто присутствовать, хотя обязанности его не были слишком обременительны – королева Жюли была к нему более чем снисходительна. Ее снисходительность позволила Морису принять приглашение Лауры на ужин наедине в день, который она назначила и ждала с нетерпением. Она воображала, как они начнут его с легкой закуски и шампанского, а потом… Предвкушая сладостное продолжение, Лаура постаралась сделать все, чтобы быть обворожительной. И отражение в зеркале подтвердило ей, что так оно и есть.
Она, любуясь, прибавила еще капельку духов, и тут Аделина подала ей записку, которую только что принесли и попросили передать срочно. Разумеется, это было очередное мерзкое анонимное письмо из тех, которые нужно бросать в камин, не читая, и которые Лаура прилежно читала всегда.
Письмо мгновенно вывело ее из себя. В нем сообщалось, что красавец Морис не приедет сегодня, так как в замке Морфонтен его удерживают слишком нежные узы, которые он не захочет развязать… Ответ последовал незамедлительно.
– Карету, запряженную четверкой! Я еду за город! – распорядилась Лаура.
Несколько минут спустя закутавшись в широкий бархатный плащ черного цвета, подбитый горностаем, она выехала из Парижа и направилась в Санлис. Было уже около десяти вечера, когда карета остановилась перед сторожевым постом Морфонтена.
Кучер Жером спустился с козел и сообщил, что госпожа герцогиня д’Абрантес желает немедленно переговорить с маркизом де Балинкуром и будет ожидать его здесь.
Сержант, начальник поста, почтительнейшим образом ответил, что сие кажется ему весьма затруднительным, учитывая поздний час и полученные им распоряжения относительно безопасности ее величества королевы Испании. Лаура немедленно вмешалась.
– Что за отговорки, сержант? Вам же сказали, кто я такая. И я ни в коей мере не посягаю на покой ее величества. Я желаю говорить с ее камергером.
Однако элегантная карета с гербами и ее прелестная хозяйка ни в чем не убедили сержанта.
– Абрантес? – переспросил он. – А это, случаем, не Испания?
– Нет, Португалия.
– Ну, это одно и то же. Испанцев без особого разрешения мы вообще не пускаем.
– Ну, так пошлите кого-нибудь из ваших людей за разрешением. И поскорее! Я спешу.
Сержант не собирался исполнять и эту просьбу.
– Мне очень жаль, но…
– О господи! Это слишком! Вперед! И быстро!
Жером в один миг стронул с места лошадей, и карета исчезла в темноте парка прежде, чем цербер успел приложить ружье к плечу.
Как Лаура и предполагала, в замке еще не спали, и весь первый этаж был ярко освещен. Подбежал лакей и два конюха, конюхи занялись лошадьми, а Лаура, как только лакей открыл дверцу, спрыгнула на землю и побежала в замок. Ей не составило труда дойти до гостиной, где вокруг «королевы» Жюли толпилось немало народу. Сама она играла в трик-трак с Балинкуром, а ее сестра Дезире, маленькая кубышка, лишенная всякого очарования – невольно порадуешься, что она не села на трон рядом с Наполеоном! – дремала в кресле перед камином под хрустальные звуки арфы, которые не слишком уверенно извлекала госпожа де Флотт.