– Каролина, в сутках двадцать четыре часа, – возразила Стэтем. – Сомневаюсь, что ты находилась при ней круглосуточно. Ее рабочие привычки…
– Я отлично знаю ее рабочие привычки – и то, что ни над какой книгой она не работала. У тебя есть тому свидетельства? Какие-то материалы для новой книги? Последние два дня ты не вылезала из ее кабинета. Пиши она новую книгу, ты это сразу заметила бы.
Рори ничего не ответила, и ее оппонентка поспешила добавить:
– Не знаю, как это сказать… не хочется злословить, но правда состоит в том, что Клэр понятия не имела, о чем ей писать дальше. Разве она тебе этого не сказала? Что вообще она тебе говорила?
В данный момент Стэтем не горела желанием вникать в сочинительство подруги, ее намерения, рабочие привычки и тому подобное. Если Клэр что-то писала по ночам, откуда Каролине это знать? И хотя – да, при первом беглом изучении вещей покойной ничего такого не обнаружилось, Рори знала, что столь малое количество свидетельств скромной продуктивности писательницы еще ничего не значит. Ее папки и рабочие материалы были разбросаны по всему дому, записи и наброски валялись повсюду. Чтобы просмотреть все это, потребуются многие месяцы.
Оставив без внимания то, что лично ей показалось неуместной, хотя и безошибочной ноткой триумфа в последних словах Каролины, редактор при первой же возможности уехала из Шафтсбери.
В конце концов, решила Рори, она уже преподнесла бывшей помощнице Клэр воистину царский подарок, выплатив ей трехмесячное содержание и дав пятнадцать минут на то, чтобы забрать свои вещи – вернее, все, что было на ее рабочем столе. В течение этой четверти часа Виктория оставалась с ней в одной комнате, следя за тем, чтобы Голдейкер не забрала ничего, кроме личных вещей.
И вот наконец она почти дома! Рори вместе с Арло вошла внутрь. Ее квартира находилась на втором этаже. Отцепив поводок от ошейника, она велела псу идти вперед, а сама, с сумками в руках, поднялась по лестнице следом за ним. Арло, виляя хвостом, подождал ее у двери в квартиру, и как только его хозяйка открыла дверь, первым делом побежал в кухню. Стэтем услышала, как он несколько раз ткнулся носом в стоящую на полу миску. Усмехнувшись, она тоже прошла на кухню, где налила собачке воды и дала корма. Лишь после этого она поставила на плиту чайник.
Бросив взгляд на стол, она увидела, что на автоответчике мигает огонек. Женщина нажала на кнопку воспроизведения, достала из кухонного шкафа чай и пинту молока из холодильника. Перелив молоко в кувшин, она поставила на стол заварочник и прослушала сообщения на автоответчике.
От сестры, от матери, от управляющего, затем кто-то дважды повесил трубку, и наконец: «Звонила на ваш мобильный, но вы не ответили», – произнес женский голос. Типичный рабочий класс, подумала Рори. Если судить по акценту, откуда-то из Западного Лондона. «Это Барбара Хейверс, – продолжила звонившая женщина. – Готовы результаты повторного вскрытия. Хотелось бы встретиться с вами и поговорить. Это то, что вы думали. Названа иная причина смерти». Дальше Барбара Хейверс оставила ей два телефонных номера – своего мобильника и служебного телефона. Если Стэтем позвонит ей, они договорятся о месте и времени встречи…
Да, подумала Рори. Она знала это. Знала.
Она посмотрела на часы. Одиннадцать двадцать. Звонить в это время сержанту Хейверс на мобильный невежливо – та, возможно, уже спит. Поэтому редактор позвонила по служебному номеру и оставила голосовое сообщение. Завтра она весь день будет дома или «уже сегодня, когда вы получите это сообщение», сказала она, и если у Барбары будет время, они легко смогут встретиться. Тем более что она сама ждет этой встречи.
Сказав это, Рори заварила чай и задумалась о сообщении, оставленном Хейверс: иная причина смерти. Она знала, что сердце у Клэр крепкое, как у быка! Как хорошо, что она не поверила всем этим словам о том, что у ее подруги случилась фатальная сердечная аритмия!
Шафтсбери, Дорсет
Алистер встал в полночь. Лег он в девять, но спал лишь урывками. Вставать ему нужно было в два ночи, и, проснувшись в половину одиннадцатого, он отказался от дальнейших попыток уснуть. Ему не хотелось лежать в постели – по крайней мере, в этом доме.
За последние двенадцать дней Каролина стала неузнаваема.
Она как будто много лет прятала в себе совершенно другого человека, который вырвался наружу лишь после смерти Клэр Эббот. Или же появление подруги Клэр, Рори Стэтем – сначала в Кембридже, а затем в Шафтсбери – окончательно ее добило. Так это или нет, Маккеррон не знал. Зато он понимал другое – эта новая Каролина непременно и окончательно добьет его самого.
«Так же, как Уилла», – подумал мужчина, осознавая, что это чудовищная мысль. Он поспешил выбросить ее из головы и, уткнувшись лицом в ладони, сел на край кровати. Здесь, в этой постели, он уже целую вечность спал один. И одиночество это, если только он не предпримет никаких действий, продлится до конца его дней.
Каро же была вся в трудах и заботах. Первым делом она вычистила каждый сантиметр дома, вылизав его сверху донизу, – начала еще на рассвете и трудилась, как безумная, целый день до глубокой ночи. Старыми зубными щетками вычистила швы между кафельными плитками. Ползая на четвереньках, вымыла тряпкой деревянный пол. Вымоченными в воде с добавлением уксуса тряпками отдраила все оконные стекла и вытерла их насухо газетами. Дочиста выскоблила плиту и холодильник. Вынув из кухонных шкафчиков все их содержимое, протерла их внутри ватными тампонами. Из комнат вынесла всю мебель, которую тщательно отполировала. Вытащила из дома ковры, выбила их и пропылесосила, а затем занесла ковры обратно и вернула в комнаты мебель, на которой теперь не было видно ни единой царапины. Из платяных шкафов был выброшен весь старый хлам. Занавески были выстираны, стены вычищены, потолки и осветительные приборы надраены до блеска. При этом за все время уборки Каролина не проронила ни слова, и только когда работа была закончена, ее прорвало. Она выплеснула все.
Свое детство и все свои обиды на одинокую мать-колумбийку, которая не хотела ее, но была вынуждена сохранить ребенка и которая привезла ее из далекой страны, что была, как Каролине известно, ее настоящей родиной. Наличие в ее жизни одного-единственного человека, который по-настоящему ее любил. Это ее замечательная, ласковая колумбийская бабушка, которая подарила ей красивого котенка – его пришлось оставить, когда они с матерью перебрались в Лондон, где ей было так одиноко…
Ранний брак стал для нее бегством – да-да, бегством, как ты понимаешь, от матери-колумбийки, которую давно бросил мужчина, сделавший ей ребенка… Это ее замужество за хирургом, которому было наплевать на нее после того, как он получил от нее все, что хотел, ему было наплевать и на двух его сыновей…
Которых он не любил, ты слышишь меня, он не мог их любить, потому что любил только себя, и один из этих сыновей ужасно страдал с самого детства, потому что у него было жутко деформированное ухо, слышишь меня, деформированное ухо, маленький рост, словесное недержание, которое он не мог контролировать, и никто никогда не понимал его, и никто не помогал ей воспитывать его, она сама помогала ему, служила ему…