Часть 2
Великий холод

VII

ФРГ, пограничный переход в Лауэнбурге на Эльбе,

2 октября 1962 года

– Ваши документы, пожалуйста.

Максим Баженов подал офицеру завернутый в клеенку паспорт гражданина Федеративной Республики Германия. Документ изготовили несколько дней назад в Первом главном управлении КГБ по просьбе Андрея Ярового; ему искусно придали слегка потрепанный вид, умело вклеили фотографию Максима и истекающую визу ГДР. Пограничный контроль на стороне социалистической Германии он прошел без сучка и задоринки, теперь оставалось проникнуть на «загнивающий Запад».

– Гюнтер Штайгер, – прочел офицер вслух. – Герр Штайгер, с какой целью вы посещали советскую зону?

Пограничник неторопливо листал документ, покачиваясь с мыска на пятку. У него был долгий скучный день в мокрой от дождя стеклянной будке у шлагбаума, и до конца смены оставалось еще несколько часов. Он даже не смотрел на Максима.

– Я навещал родственников в Дрездене.

– Кем работают ваши родственники?

– Тетка служит в трамвайном депо, двоюродный брат ходит в школу.

– А вы сами?

– Страховой агент.

– Вы провели в Дрездене две недели?

– Почти.

– Кроме Дрездена, были еще где-то?

– Останавливался в Берлине на один день. На обратном пути.

– С какой целью?

– Осмотреть достопримечательности, – пожал Максим плечами.

Офицер в задумчивости пожевал губами, разглядывая его старенький костюм, купленный в Москве на барахолке у метро «Таганская». Не слишком ли ты молод, парень, для страхового агента?

– У вас южный выговор, – отметил он, – вы баварец?

– Я вырос в Вюрцбурге, в Нижней Франконии, – терпеливо пояснил Максим.

– А скажите, герр Штайгер, не просил ли кто-нибудь вас что-то передать в ФРГ? Посылку или, может быть, письмо?

Пограничник вдруг впился взглядом голубых глаз в Максима: попробуйте-ка солгать мне, уважаемый.

– Не беспокойтесь, – подавил усмешку «герр Штайгер», – я знаю, что нужно отвечать таким людям.

Оставаясь внешне спокойным и меланхоличным, он испытывал сильнейшую досаду. Как удобно было бы сейчас дать этому служаке короткий мысленный посыл: все в порядке, ставь штамп и впускай уже меня в страну. Но при попытке сотворить хотя бы слабое заклятие Баженов буквально чувствовал, как вокруг его запястий сжимаются невидимые холодные цепи, как сдавливает эта неодолимая сила его горло, не давая исторгнуть ни звука. Это ощущение было таким мощным и странным, словно он пытался привычным рывком встать с постели на ноги – но обнаруживал, что ноги исчезли.

Пограничнику не понравились отразившиеся на лице Максима эмоции.

– Снимите, пожалуйста, пиджак и ботинки и положите их в этот контейнер. И чемоданчик извольте сюда.

Баженов мысленно выругался по-русски. Пока офицер рылся в его имуществе, он смотрел в окно на утопающий в пушистой зелени Лауэнбург.

– Что же, вещи у вас в полном порядке, – с видимым разочарованием резюмировал офицер, – можете ехать дальше, герр Штайгер. Добро пожаловать!

Максим удержался от ответной колкости, уже готовой слететь с губ. Способность держать язык за зубами он всегда ставил выше умения настоять на своем в споре – и не раз убеждался в пользе этого правила. Он собрал вещи, натянул штиблеты на ноги и вышел под моросящий дождь.

Лауэнбург – старинный немецкий городок на берегу Эльбы, тихий и зеленый, по восточной окраине которого проходит линия пограничных столбов с натянутой колючей проволокой и наблюдательными вышками на холмах. Здесь же располагаются воинская часть и пункт досмотра грузового транспорта, следующего транзитом из Гамбурга в Берлин и обратно. Максим постарался как можно быстрее оставить позади это неприятное место. Он перешел горбатый мостик через канал и принялся бродить по центру города в поисках автобусной станции. Станция вскоре обнаружилась. Ближайший рейс до Гамбурга уходил только через два часа, поэтому «Гюнтер Штайгер» расположился в кафе напротив станции. Он попросил газету, кружку пива и сосиски с картофельными клецками и принялся есть, поглядывая на острый шпиль церкви и мокрую круглую крышу автостанции за окном.

Содержание газеты производило впечатление. Целый разворот «Франкфуртер альгемайне» оказался посвящен событиям на Кубе. Сразу несколько корреспондентов писали из США. «ЧТО НА УМЕ У СОВЕТОВ?» – гласил набранный крупным готическим шрифтом заголовок. Максим с интересом прочел большой аналитический материал, посвященный оценке перспектив возможного военного вторжения американцев на остров. Все фильмы и статьи, что он видел о кубинских делах в Советском Союзе, были куда лаконичнее и рассказывали скорее об успехах социалистического строительства, чем о возможной угрозе миру Сейчас, держа в руках западногерманскую газету, Баженов почувствовал льющуюся со страниц тревогу.

«Я слишком долго не был на Западе, – подумал он. – Здесь все воспринимается иначе».

Максим расплатился и вышел на улицу. Занятый своими мыслями, он не заметил буквально вывалившуюся откуда-то из-за угла седовласую фрау под руку с мальчиком лет десяти и налетел на нее.

– Пресвятая Дева! – воскликнула женщина. Ее сумка упала на булыжную мостовую, крупные грязные клубни картофеля покатились по камням.

– Ах, простите, ради Бога! – Максим бросился собирать рассыпавшиеся овощи.

– Не стоит, не стоит, господин, – всплеснула руками женщина. – Ганс все сейчас соберет. Ганс, помоги же, не стой столбом!

Лопоухий мальчишка в кепке лениво принес пару картофелин, затем поднял размокшую газету Максима и протянул ее хозяину:

– Ваша пресса, господин.

– Спасибо, Ганс.

Их пальцы на мгновение встретились, и Максим вздрогнул. Зрачки мальчишки расширились, стали кошачьими, дыхание замерло. Оба сделали шаг назад.

Баженов снова почувствовал, как непреодолимая сила сжала запястья – он почти услышал звон крошечных металлических колец, из которых Инквизиция сковала невидимые цепи. Холодное дыхание Сумрака коснулось его лица… коснулось – и исчезло.

Лопоухий Ганс был Иным. Темным Иным.

Он тоже не может причинить тебе вреда. Возьми себя в руки.

Седовласая фрау уже удалялась вниз по улице, сжав в руке ладонь мальчишки. Ганс быстро посмотрел назад, на Максима.

Конечно же, это простая случайность, размышлял позже Баженов, глядя на мелькающие за стеклом автобуса печальные соломенные луга. По стеклу бежали влажные дорожки дождя, похожие на слезы.