Вилли Гоулд едва успел укрыть своё нагое тело под койкою Салли Дешёвки, когда услышал тяжёлую, столь узнаваемую поступь, за коей последовал скрип — то Комендант опустился на старый плетёный стул, пребывавший в состоянии столь же плачевном, как и дух Вилли Гоулда в тот миг. И тут я осознал, что часть меня выступает из-под жёсткого одеяла, коим застлана кровать. Однако было темно, и к тому же Комендант находился в каком-то ступоре, так что он принял мои белеющие во мраке ягодицы за ветхий табуретик, подставку для ног. Он попинал их, дабы взбить уплощённое от времени седалище, чтобы оно доставляло хоть какое-то подобие комфорта, а затем поводил каблуками сапог вдоль ложбины меж ягодицами. Не так-то просто стоящему на карачках голому мужчине оставаться безмолвным, когда в естество его то и дело въезжает каблук. Это был сущий кошмар, настоящая пытка, и её отнюдь не облегчил длинный монолог, которым разразился Комендант — как вскоре выяснилось, под воздействием нескольких капель настойки опия.
В какой-то всё усиливающейся горячке он заговорил о том, что история никогда не существует в прошлом, но всегда в настоящем. Все, кому когда-либо посчастливилось открыть Землю Ван-Димена — случайно или намеренно, — вплывали теперь, по его мнению, в открытую дверь комнаты Салли Дешёвки под полными парусами. Его взору предстали арабские купцы двенадцатого века на своих доу под треугольными парусами, японские пираты четырнадцатого столетия, больные, измождённые после долгого плавания, вскорости умирающие от невыразимой тоски — их отёкшие, безволосые трупы были такими лёгкими, что плавали в воздухе, и к ним приходилось привязывать камни, дабы они опустились на землю, в свои могилы. Он видел и страдавших цингою португальских искателей приключений — эти прибыли на трёх каравеллах в поисках золота и тех, кого можно было бы обратить в христианство; они пытались соотнести абстрактное пятно, помещённое в самом низу их карт времён династии Птолемеев и помеченное надписью Terra Incognita, то есть Неизвестная Земля, со вполне реальными голыми чёрными дикарями, столь мало интересующимися торговлей, что они бросали португальцам обратно все предложенные им подарки, оставляя лишь только одни красные носовые платки, которые повязывали вокруг своих кучерявых голов.
Комендант грустно качал головой, говоря о подобной невинности. Португальцы покинули тесную комнату Салли Дешёвки и направили свои каравеллы к югу, взяв курс на плавучие ледяные горы, где, как прознал глава экспедиции, Амадо Отчаянный, жило племя куда более меркантильных людей, с отверстиями вместо носов, как у змей, питающихся, по слухам, исключительно запахами и готовых платить за оные золотом.
Тут я почувствовал, как блоха укусила меня за голый зад — буквально впилась в него. Комендант сильно пнул сбоку покосившийся «табурет», дабы тот стоял ровно, и продолжил беседовать с теми, кто, как ему казалось, толпился прямо перед ним в битком набитой историей каморке.
Затем Комендант принялся орать и ругаться на голландцев — его нога соскочила с моих ягодиц и задёргалась, и мои причиндалы заелозили по его башмаку, полируя оный до блеска, — голландцы как раз пересекали вспенившуюся, точно гребень волны, кровать Салли Дешёвки на своих крутобоких флюйтах, ища, с кем бы поторговать, сопровождаемые рыбаками-яванцами в их длинных и узких проа, которые сильными ветрами иногда относились далеко в сторону от привычных районов промысла, где-то на северо-западе; за ними последовала французская экспедиция, чуть не сплошь естествоиспытатели и философы, энциклопедисты и светила науки, возглавляемые галантным месье Пероном; этот последний, высадившись на песчаный берег Земли Ван-Димена на шестом году Республики, но оказавшись в одном с нами времени, довёл до истерики туземку тем, что, отвешивая поклон, снял при этом перчатку — несчастная вообразила, будто он стянул с руки кожу. Она не успокоилась, пока, к её величайшему изумлению, он не запел «Марсельезу» и не предложил ей собственноручно снять с него панталоны, дабы убедиться, что он обыкновенный мужчина — такой же, как и другие.
Но тут Коменданта обуял новый страх, даже, скорей, ужас.
— Что, если время не движется? — возопил он.
Казалось, все эти арабы, яванцы, португальцы, голландцы и французы вечно толпились здесь, в комнатке Салли Дешёвки, опять и опять открывая Землю Ван-Димена; тут же маячил и майор де Гроот (с губ его, растянутых в улыбке, срывались какие-то слова, несмотря на выпитый им яд); пожаловали и все умершие на «колыбели» (их мозги протухли и зачервивели ещё более спин), они ожили наряду с тысячами других и теперь втекали в дверь Салли Дешёвки огромной лавиной, которую замыкал лейтенант Летборг со взводом; разбухшие и покрасневшие от морской воды тела солдат, похожие на воздушные шары, маршировали, стараясь сохранять равнение в шеренгах. Внезапно Комендант опустил ноги на пол с моей задницы, встал и, не говоря ни слова, вышел вон.
Впоследствии Капуа Смерть поведал мне, что уже давно наслышан, будто навеянные опием галлюцинации Коменданта всегда приобретают подобную форму. Много лет назад, когда Комендант впервые попробовал настойку, эффект, как утверждают, был гораздо сильнее. Теперь же её воздействие, подобно всему в сфере духа, весьма уменьшилось, став привычным и даже обыденным, и происходящее в комнатёнке Салли Дешёвки скорей следовало отнести к разряду искусства, а то и попросту развлечения.
Однако вскоре Комендант стал улюлюкать при исчезновении яванцев, шипеть на французов и смеяться над умирающими японцами. А ещё спустя некоторое время история сделалась для него кошмарным сном, от коего он уже не в силах был пробудиться ни днём, ни ночью. От постоянного напряжения всё лицо его под золотой маской пошло вулканическими прыщами. Теперь он видел повсюду живые свидетельства того, что прошлое — ещё больший хаос, чем настоящее, что прямых линий не существует вовсе — лишь одни бесконечные круги и кольца расходятся во все стороны от камней, брошенных в мутную воду теперешнего мгновенья. И он пил всё больше и больше зеленоватой настойки. Он вдвое, а затем вчетверо увеличил дозу ртути, которой лечил свою болезнь, разъедавшую, похоже, и тело его, и мозг. Более всего на свете он боялся, что сходит с ума и стал пленником собственных грёз.
Арестант всегда может сбежать, но ему не приходилось и надеяться на подобный исход, хотя даже участь несчастных, гибнущих в диких лесах, казалась ему сладкой. Однажды он снова призвал к себе Мулатку, чтобы, во-первых, уверить себя самого в собственном существовании, во-вторых, чтобы утратить чувство, что он жив, и, наконец, чтобы та помогла ему справиться с нашествием незваных гостей, которое день ото дня всё более терзало его.
Но и это средство не помогло. Мулатка наклонялась вперёд и задирала юбку, обнажая роскошную задницу, что всё ещё возбуждало его, и только просила его побыстрей кончить, ибо у ней и без того много дел.
Комендант принимался было за дело, затем с проклятием вынимал орудие пахоты из борозды, изображая триумф, который, как они оба знали, был иллюзорным.
Тут самое место спросить, каким образом Салли Дешёвка — ну и, разумеется, Вилли Го-улд тоже — избежали дурной болезни, которая разрушала Коменданта. Но застарелая хворь эта, в соответствии с таинственной своей природою, принадлежала теперь ему, и только ему; как и своими мыслями, он более не мог ею ни с кем поделиться.