* * *
В Сочельник Феликсу не сиделось дома. Обычно на эти дни он уезжал из города – в горы, или в теплые края, или просто на хутор к дальней родне, все равно куда, лишь бы ехать. В путешествии все кажется не совсем настоящим, и это такое облегчение, что ездил бы и ездил, не останавливаясь нигде дольше чем на два дня. И сам толком не понимал, зачем всякий раз возвращается домой. Неужели только из-за работы? Ой, не смеши.
Но в этом году никуда не поехал. Не захотел пропускать танцы. Только-только вошел во вкус, не время сейчас делать перерыв. Хоть убей, не время.
Но сидеть дома в Рождественский вечер оказалось невыносимо. Вина не хотелось, заранее приготовленные книги нагоняли тоску, кино даже включать не стал, и так ясно, что сейчас не пойдет. Только мандарины шли на ура, но после первого десятка ему надоело их чистить. Помаявшись, стал одеваться. Рассовал по карманам пальто оставшиеся мандарины, решил – съем на ходу. Вышел в совершенно пустой, заново обледеневший после недавней оттепели город и отправился куда глаза глядят.
Глаза в последнее время глядели исключительно в одном направлении. Понятно, в каком. Пока шел на улицу Раугиклос, думал: «Ну и дурак. Рождество – семейный праздник, нет там сейчас никого». Но не сумел даже уговорить себя пойти кружным путем вместо кратчайшего.
Еще издалека увидел, как ярко светятся окна танцевального зала. И уж тогда дал себе волю – побежал.
Фрида была в кухне. Как раз ставила кастрюлю для глинтвейна на электрическую плитку.
Конечно не удивилась. Сказала:
– Вот молодец, вовремя пришел. Мне как раз в кои-то веки позарез нужен мужчина. Желательно, прекрасный, как вечерняя заря; впрочем, это не главное. Лишь бы руки не совсем из задницы росли. Не могу открыть дурацкую бутылку. Слишком редко практикуюсь, вот в чем моя беда.
Сказала:
– Я всегда встречаю Рождество здесь. И никого никогда не приглашаю присоединиться. Но непременно варю глинтвейн, потому что каждый год кто-нибудь да приходит. Сам, без приглашения. Потому что дома стало невмоготу или еще по какой-то причине. Неважно.
Подмигнула:
– И всякому, кто приходит сюда встретить со мной Рождество, я делаю отличный подарок.
– Ого! А у меня только мандарины.
И принялся выкладывать их из карманов на стол. Остановился только когда Фрида сказала:
– Опомнись, счастливчик. В твои карманы никак не могло поместиться полсотни мандаринов. А эта уже пятьдесят первая.
– Извини, я не нарочно. Надеюсь, они все-таки съедобные. А что у тебя за подарок?
– Самый лучший, – сказала Фрида. – Я буду с тобой танцевать. Конечно, я и без всякого Рождества танцую с тобой дважды в неделю. Но сегодня все будет немного иначе, счастливчик. Не совсем то, к чему ты привык. Сегодня мы оба будем танцевать для тебя.
* * *
– Танец бескорыстен, – говорит Фрида. – Не он для нас, а мы для него. Я твержу это чуть ли не на каждом занятии и еще не раз повторю, будь уверен, потому что это важнейшее из правил, не усвоив его, ни к чему путному не придешь. Но любое правило можно чуть-чуть нарушить – изредка. Скажем, раз в год. Например, на Рождество. Поэтому сегодня мы будем танцевать для тебя, счастливчик. Не знаю, к чему это приведет. То есть, ничего конкретного обещать не могу. Кроме одного: все станет немного иначе. И тебе эти перемены, скорее всего, понравятся. Потому что ты не дурак, счастливчик. Совсем не дурак.
– Только не вздумай загадывать желание, – говорит Фрида. – И даже не потому, что это наивернейший способ все испортить. Желание – насилие над реальностью, а мы сейчас стараемся с нею подружиться. Но, кроме того, скажи мне, положа руку на сердце: неужели ты сам знаешь, чего на самом деле хочешь?
«Я-то как раз знаю, – думает Феликс. – Я хочу музыку. Музыку и Лиса, потому что музыки без Лиса не бывает, я не умею быть музыкой без него. Но мертвые не воскресают, поэтому все мои желания можно смело засунуть в задницу прямо сейчас. И просто танцевать».
– То-то и оно, – говорит Фрида. – То-то и оно.
И нажимает кнопку на блестящем корпусе музыкального центра. Говорит:
– Всегда знала, счастливчик, что твой танец – фокстрот.
– Очень легко тебя учить, – говорит Фрида. – Поначалу ты, и правда, двигался как мешок с песком, но уже тогда умел самое главное: дышать в одном ритме с партнером. Я ни слова не сказала тебе про дыхание, ты все сделал сам, мгновенно подстроился под меня, и дело сразу пошло.
«Еще бы я этого не умел, – думает Феликс. – Мы с Лисом всегда дышали как одно существо. Без этого у нас ничего бы не вышло».
– У меня хорошая новость, – говорит Фрида. – Только никому не говори, пусть это будет наш с тобой секрет. Смерти нет, счастливчик, есть только иллюзия, достоверная, как всякий хороший цирковой фокус. Трюкач ныряет в замаскированный люк, а зрители в зале думают, будто он только что исчез навсегда. Смерти нет, счастливчик, и это значит, что вы с Лисом еще не раз сыграете вместе. Только не спрашивай, где и когда, откуда мне знать. Не здесь, не прямо сейчас, это правда. Ну и что. Можно немного потерпеть.
– Смерти нет, – говорит Фрида. – А если она есть, тогда нет меня. Или я, или она – именно так стоит вопрос.
«Ну уж нет, ты совершенно точно есть, – думает Феликс. – Иначе, с кем я сейчас танцую?»
– То-то и оно, – повторяет Фрида. – То-то и оно.
* * *
Когда, допив глинтвейн, они вышли на темную морозную улицу, Фрида сказала:
– Представляешь, в тот день, когда мы познакомились, я еще лица твоего не видела, только спину, а уже придумала, что если десять тысяч раз назову тебя «счастливчиком», это непременно поможет тебе им стать. Очень хочу посмотреть на счастливого тебя. Ужасно интересно, как это будет выглядеть.
Спросил:
– И сколько раз уже назвала?
– Четыреста восемьдесят семь раз, счастливчик. О! Уже четыреста восемьдесят восемь. Запасись терпением, я делаю все что могу.
* * *
Фрида говорит:
– Не грусти, счастливчик, мы еще не раз потанцуем вместе. Но сейчас для тебя пришло время снова начать с нуля. То есть, с другой партнершей. Без моей помощи. Теперь – все сам. Не волнуйся, счастливчик, лично я за тебя совершенно спокойна. И считаю, что все прекрасно получится. Веришь ли ты своим ушам?
Феликс говорит:
– Конечно не верю. Но какая разница. Все равно будет, как ты скажешь. Вне зависимости от того, правильно я расслышал или нет.
Фрида говорит:
– Учитесь у него, дети. Вот как надо льстить педагогу.
Фрида говорит:
– Теперь будешь танцевать с Соней. Соня восхитительна, как звезда Канопус [4] ; впрочем, это вполне очевидно и без моих речей. Соня, я уверена, родилась специально для того чтобы танцевать, но тут в Небесной Канцелярии случилась генеральная уборка, папки со списками призваний засунули на самую дальнюю полку, и на какое-то время все безнадежно перепуталось. Потом дежурные ангелы спохватились – лучше поздно, чем никогда! – и теперь Соня с нами. Пользуйся этим обстоятельством, счастливчик. У тебя на первых порах наверняка будут проблемы, ты слишком привык полагаться во всем на меня; твое тело, конечно, все помнит, а вот голова поначалу станет сбивать его с толку. Ничего, справишься, и Соня тебе поможет, не сомневайся. Она восхитительная танцовщица. Она вообще восхитительна – во всем.