Тогда же Горбачев вкусил от пряностей международных дел, уловил, что на этой стезе зреет обильный урожай, решил, что при нем внешняя политика Советского Союза будет иной. Какой? Даже имея концептуальные наработки Института мировой экономики и международных отношений, вряд ли ответил бы. Пока знал одно – это будет его внешняя политика, ориентированная на его видение перспектив, не цепляющаяся за традиции. В международной сфере последние часто не что иное, как инерция мышления.
Новая политика требовала нового исполнителя – своего министра иностранных дел. Если бы Громыко даже захотел остаться главным дипломатом, Горбачев нашел бы ему другую почетную должность, но со Смоленской-Сенной площади непременно убрал бы.
Из числа возможных преемников Громыко я исключал всех заместителей министра и всех послов. Яковлев и Арбатов не казались мне реальными претендентами, хотя кое-какие спекуляции на их счет имелись. Требовался новичок. Из него легче получится нужный дипломат.
Как-то не возникала параллель с концом 30-х гг. Тогда брали преподавателей из высшей школы, чаще технической – и сразу в руководители мидовских департаментов или в послы. Из некоторых вышли толковые внешнеполитические работники.
Новичок оказался более чем новым. Одно качество Э. А. Шеварднадзе наверняка сгодится – работоспособность. В конце концов оно поспособствовало в ФРГ Геншеру в хорошем темпе стать из внутреннего убедительным внешним министром. Почему министр внутренних дел Грузии не может превратиться в министра иностранных дел Советского Союза? Особенно ни перед кем не отчитываясь, кроме генерального секретаря.
Предвзятости не было. Будучи немножко в курсе, какие мысли «гонял» Горбачев в диалогах с Яковлевым, желал генеральному и его внешнеполитической команде успеха. Кое-что в этих мыслях перекликалось с моими представлениями, неосуществленными задумками, выводами, которые я твердо сделал для себя. Не получилось у меня, не сумел или не пробил. Попутного ветра другим.
В первую голову это касалось выхода Советского Союза из гонки вооружений. Друзья помнят мой своеобразный счет: танк – минус сельская школа, бомбардировщик – непостроенный госпиталь, стратегический ракетный комплекс – потерянный университет, плавучий монстр «Тайфун» – годовая жилищная программа Москвы. В 1982 г. я развивал в разговорах с генерал-полковником Н. Ф. Червовым, обеспечивавшим в Генеральном штабе разоруженческие переговоры, свою модель паритета. Она перекликалась с размышлениями бывшего руководителя военного ведомства США Р. Макнамары, знакомству с которым я обязан Пагуошскому движению.
Суть сводилась к следующему: если военный атом – политическое оружие, а не оружие театра войны, то СССР и США для «сдерживания» реально нужно по нескольку сот стратегических боезарядов. Все остальное – лишнее. Поэтому Советскому Союзу стоило бы проявить инициативу и предложить Вашингтону выйти в ближайшие три – пять лет на паритет не по фактически достигнутому максимуму (10–12 тысяч боезарядов), а по прагматическому минимуму – не более одной тысячи боезарядов на каждой стороне. Причем так, чтобы США и СССР по собственному усмотрению определяли, какие системы и каких видов базирования они в означенных пределах будут иметь. Разница в мегатоннаже учитывалась. Предусматривалось его сбалансирование с учетом точности (КВО) и ряда других технических параметров в течение примерно десяти лет.
Эту модель можно поставить в ряд с другими моими фантазиями. Об одной из них я обещал вам рассказать.
Я уже работал в «Известиях». По старой памяти некоторые из бывших коллег порой навещали меня в редакции или дома, делились новостями. В. В. Загладина (Международный отдел ЦК КПСС) тревожит быстрое ухудшение военно-политической обстановки в Европе и не самые благоприятные тенденции развития на Дальнем Востоке. А тут еще СОИ. Что можно было бы сделать?
Ставлю Загладина в известность о признании, услышанном мною от Громыко в 1972 г.: если бы иначе не получалось, то передача Федеративной Республике Западного Берлина не была бы чрезмерной платой за ее новую политику. Это для собеседника сюрприз. Не вернуться ли к идее министра сейчас?
Насколько я слышал, В. Брандт взвешивал целесообразность актуализации темы германского мирного урегулирования, единого для двух государств или параллельного, вбирающего свои особенности для каждого из них. Как с Западным Берлином? Третьего мирного договора быть не может, а с изъятием Западного Берлина – урегулирование не урегулирование. Может быть, предпочесть факты юридическим фикциям? При условии, понятно, что и Федеративная Республика проявит понимание к советским интересам. «Першинги-2» не должны появиться на западногерманской земле. Франция в свое время вышла из военной организации Североатлантического союза. Почему этот путь должен быть закрыт для ФРГ, да еще при одновременном капитальном решении проблемы Западного Берлина? Три державы взбеленятся? Но это будет их забота.
Загладину мои соображения импонируют. Он берется прощупать почву в беседах с западногерманскими политиками и затем, без ссылок на меня, доложить политбюро.
Конец не венчал, а убил дело. Громыко прослышал о загладинских зондажах. Немедленно издается директива, запрещающая кому бы то ни было обсуждать с кем бы то ни было из немцев тему мирного урегулирования в любом варианте и контексте.
Отвлекся. Сопоставляя свои представления о контроле над вооружениями и по разоружению, я находил начальную планку, как ее поставил Горбачев, не завышенной. Вызывало известные недоумения другое: наша гибкость частенько отдавала приспособленчеством.
Готов посмеяться анекдоту. Помните? Нужны взаймы 150 долларов. У приятеля 150 нет, есть 50. Давай 50, а 100 будешь должен. Политике не обязательно быть пресной. Шутка в ней не помеха, случается, она помогает развязывать узелки. Хуже, когда шутка, подаваемая в форме серьезного предложения, завязывает новые узлы.
Но политика непременно должна оставаться честной. В жизни не бывает, чтобы одна сторона всегда и во всем была виновата, даже если в политике, в отличие от физики, отрицательное не отталкивает отрицательное, а притягивает. Не будем этого забывать.
15 января 1986 г. Горбачев выступает с эпохальным заявлением о поэтапной денуклеаризации Земли. Я уже упоминал, что авторство идеи принадлежало тогдашним начальнику Генерального штаба С. Ф. Ахромееву и первому заместителю министра иностранных дел Г. М. Корниенко. Маршалу оно стоило в конечном счете жизни, дипломату – его поста.
Собирали, как обычно бывало, интересные идеи к съезду партии. Даны задания МИДу, Минобороны, институтам. Дипломаты никак не вырвутся из рутины. Их идеи не тянут на сенсацию, как требовал М. С. Горбачев. На кого снизошло в тандеме Ахромеев – Корниенко, я в беседах с обоими не счел тактичным уточнять, но в том, что сотрудничали они со вкусом, сомнений не было. Если бы Корниенко догадался подать плод к столу от имени двух министров или, еще лучше, с визитной карточкой одного Э. А. Шеварднадзе, то все и образовалось бы. Не догадался и тут же был окончательно занесен в «громыкинские реликты».
Горбачеву идея Ахромеева – Корниенко пришлась по душе. Больше того, он распорядился превратить идею в песню и исполнить ее еще до съезда. Теперь в дело включился А. Н. Яковлев. Возникло заявление 15 января, по праву привлекшее всеобщее внимание.