До отправления поезда, однако, коротко о встрече с президентом США Дж. Бушем, об обсуждении на ней германской проблемы.
В Белом доме мы сидим за столом, видевшим много гостей и выдержавшим в прошлом весомые решения. Два президента исходят из того, что мировая политическая карта скоро лишит прописки ГДР, на арену выйдет единая Германия. Открытым остается вопрос, как быть с правопреемством? Будет ли она, наследуя обязательства ФРГ и ГДР, членом двух организаций или останется, погашая эти обязательства, вне блоков? Советский Союз готов на любой из этих вариантов. США не приемлют ни одного. Их позиция – вся Германия в НАТО, и только в НАТО. А если на этой позиции не сойдемся?
Горбачев предлагает мне изложить правовые, военные и политические мотивы неприемлемости для советской стороны проатлантического решения. Президента СССР я, кажется, убеждаю. Дело за «малым» – убедить президента США. Американские руководители не оспаривают наших аргументов. Для них Германия в Атлантическом союзе аксиома, не требующая доказательств. Без Германии не будет союза, и вовсе не из альтруизма сочувствие к объединению немцев.
Но если ставки столь высоки, то подвижки в пределах НАТО возможны? Наш президент полагает, что у Дж. Буша есть еще невысказанные идеи. Вернувшись в резиденцию, он говорит мне:
– Мы с тобой были очень правы, что не послушались Эдуарда (Шеварднадзе). Трудно вычислить, что конкретно, но американцы имеют запасной вариант или даже варианты по условиям членства Германии в НАТО.
К июльскому (1990) приезду Г. Коля я написал Горбачеву строгую записку. Эта встреча – решающая и последняя возможность отстоять наши интересы. Не мелочиться, но нескольких принципиальных позиций советская сторона должна держаться твердо.
Президент готовится к последнему раунду объяснений с канцлером урывками. XXVIII съезд забрал много энергии и все время. Но деваться некуда. Г. Коль на пути в Москву, после драки размахивать кулаками будет поздно. Связываюсь с Горбачевым и прошу найти для меня десять – пятнадцать минут.
– В данный момент не могу, но твердо обещаю вечером тебе позвонить.
Вечер давно перешел в ночь. Через четверть часа начнутся новые сутки. Звонок.
– Что ты хотел сказать мне?
– В дополнение к написанному считаю долгом зафиксировать ваше внимание на трех моментах:
а) нам навязывают аншлюс. Он имел бы тяжелые последствия. Все моральные и политические издержки, а при механическом слиянии двух разнородных экономик, социальных структур и прочем они неизбежны и значительны, взвалят на Советский Союз и его «креатуру» в ГДР. Распространение юридических норм одного государства на другое сделает нелегальным все, что совершалось в ГДР на протяжении сорока лет, и превратит несколько сот тысяч человек в потенциальных подсудимых.
– Понятно, что дальше?
– …б) неучастие объединенной Германии в НАТО. Самое меньшее, на чем необходимо стоять до конца, – это ее неучастие в военной организации союза (по примеру Франции) и неразмещение на немецкой территории ядерного оружия. Согласно опросам, восемьдесят четыре процента немцев за денуклеаризацию Германии;
в) все вопросы, касающиеся нашего имущества и собственности в ГДР, а также материальных претензий к Германии, вытекающих из войны, должны быть отрегулированы до подписания политических постановлений. Иначе, по опыту Венгрии и Чехословакии, мы втянемся в бесплодные и обременительные для отношений дебаты. Наши эксперты должны научиться считать не хуже американских, а также приготовить свою ведомость по экологическим издержкам нападения Германии на Советский Союз, если немцы на это напрашиваются.
М. С. Горбачев задает несколько уточняющих вопросов, в частности по правовому статусу нашего имущества, особенностям процедур присоединения земель ГДР к ФРГ на основании статьи 23 боннской конституции, последствиям неучастия государства в военной организации НАТО. Потом говорит:
– Сделаю, что могу. Только боюсь, что поезд уже ушел.
Напомню, генеральный секретарь М. С. Горбачев всячески уклонялся от «тяжелой политической ответственности» за признание восходивших к правлению Сталина фактов существования секретных протоколов 1939 г. и катынского преступления. Став президентом, он в пару присестов решил германскую теорему. На удивление Г. Коля и Г.-Д. Геншера, всего мира, включая государственные и другие институты собственной страны.
Ни Верховный Совет или правительство, ни Совет обороны или Президентский совет или Совет Федерации (о политбюро ЦК КПСС, понятно, и речи не могло быть) не давали М. С. Горбачеву полномочий на принимавшиеся им решения. Президент не ставил парламент, правительство, советы даже в известность о своих планах и намерениях. Члены Президентского совета были удостоены права завизировать достигнутые на переговорах с руководителями ФРГ результаты.
Отвлекаясь от содержания северокавказских договоренностей, которым долго не сыщутся параллели в современной истории, подход к одной из сложнейших мировых проблем был крайне спорным и по исполнению предосудительным. Решали за союзное государство – ГДР, даже не удосужившись пригласить его или спросить. С союзниками по Варшавскому договору не консультировались. Четырехсторонняя ответственность была обойдена, три державы проигнорированы.
Советский Союз и меньше всего его наследники могли и могут влиять на выполнение достигнутых договоренностей. Под каким углом зрения ни рассматривать действия М. С. Горбачева и Э. А. Шеварднадзе, они не выдерживали критики – ни с позиций законности, ни верности договорным обязательствам, ни элементарного долга.
При последней нашей встрече весной 1992 г. В. Брандт рассказал мне:
– Когда завязалась история с Хонеккером, я спросил Коля, затрагивалась ли в Архызе тема освобождения бывших руководителей суверенного государства ГДР от юридического преследования и что было решено. По словам федерального канцлера, он предложил Горбачеву назвать, против кого не должно возбуждаться уголовных дел. Но советский лидер ушел от обсуждения, заявив, что немцы сами разберутся.
В свете этого рассказа Брандта мне стал более понятен его комментарий по поводу «нежелания» Горбачева встретиться с ним во время посещения Гамбурга в 1992 г.: «совесть у бывшего советского руководителя не чиста».
В первый момент у Г. Коля и Г.-Д. Геншера в Архызе, наверное, перехватило дыхание – не только от разреженного воздуха. Что последует за шуткой, на которые советский президент был под настроение большой мастер? Когда обнаружилось, что Горбачев и его министр иностранных дел ударились в политический мазохизм всерьез, надо было разобраться, не данайские ли дары преподносят? В одном федеральный канцлер, безусловно, не ошибался – такие мгновения, чем бы они ни порождались, надо ловить. Дважды они не повторяются.
Услышав по радио сообщение о сговоре в Архызе, я схватился за перо: немедля заявление об отставке и на трибуну парламента. Мне понадобится три – пять минут, чтобы поднять депутатов на протест.
Ты уже собирался раз хлопнуть дверью после выступления Нины Андреевой в «Советской России», принятого тобой как поворот в прошлое. Выяснилось, тогда я специально звонил на юг А. С. Черняеву, что генеральный был лишь читателем газетной публикации. А если сейчас тебе что-то неизвестно? Умный военачальник установил – не наказывай подчиненного в день совершения им проступка, ибо твое наказание будет несправедливым. Не всегда поддаются прочтению с ходу мысли и поступки начальства. Остынь.