– Торговец? – спросил Гана. – Диш Длог?
– Что… А, да! – откликнулся блондин. – Он предложил за тебя три золотых. Послушай… Не знаю, как тебя, кстати, зовут…
– Сейчас мое имя Тулага. Некоторые знают меня как Гану На-Тропе-Войны. Но ты можешь называть меня Красным Платком.
Кажется, блондин то ли ничего не слышал про пирата с Кораллов, то ли очень хорошо умел притворяться. Он стащил с головы треуголку, поклонился, взмахнув шляпой, выпрямился и сказал:
– С рождения мое имя Теодор Гревин Анастас де Смол. Хотя некоторые знают меня как Тео Смолика. Но ты можешь называть меня просто: мой убийца.
Стало видно, что светло-песочного цвета волосы его заплетены на макушке в толстую короткую косу, – пока шляпа находилась на голове, скрученная коса пряталась под ней, а когда мужчина снял треуголку, она распрямилась будто пружина. Концы волос рассыпались; все вместе это удивительно напоминало выросшую из головы невысокую желтую пальму, слегка наклоненную назад, будто под порывом ветра.
Преследователь водрузил треуголку на место, выхватил из ножен рапиру с замысловатой узорчатой гардой, сделал шаг к перилам – туземец тоже шагнул вперед – и вдруг остановился вновь.
– А деньги есть у тебя? – спросил Тео Смолик. – Три тарпа – ха! За пять сможешь выкупить у меня свою жизнь.
– Денег нет, – ответил Тулага.
– Денег нет… Нет денег, их все еще нет… Как часто я слышу эти слова в последнее время, – пробормотал Смолик, вместе с онолонки делая еще один шаг по направлению к веранде и поднимая рапиру. – Лишь двадцать пять тарпов за отличную лоханку… Жадный торгаш! Ну что ж, мне очень жаль, что тебе нечем купить у меня свою жизнь. Если рассудить, мне до тебя и дела нет, а ведь до сих пор я убил лишь пятерых, которые не стояли у меня на пути. Четверых из них – будучи пьяным, что оправдывает меня, а одного – в страшном порыве ревности, хотя после оказалось, что девица не стоила таких усилий… Но делать нечего: убей его.
Все еще стоящий боком к дому онолонки вряд ли понял, о чем толковал этот говорливый бледнолицый, но два последних слова он расслышал хорошо – и метнул пуу.
Рука туземца на мгновение будто исчезла: вот она, сжимая рукоять оружия, отведена назад, – вот уже смотрит в сторону перил, пальцы распрямлены, и указательный направлен в силуэт жертвы, ну а топорика в руке больше нет…
С тонким свистом он пролетел, вращаясь в горизонтальной плоскости, над перилами, чтобы прорубить колени Ганы, который, однако, за мгновение до того подпрыгнул, поджав ноги.
Он прыгнул не вверх, а вперед, навстречу летящему топору. Когда пуу с хрустом ударился о каменную кладку, ступни Ганы вновь коснулись перил, но теперь их наклонной части, тянувшейся вдоль короткой лестницы. Тео Смолик рванулся к ней, делая длинный выпад рапирой. Туземец рыкнул, будто дикий зверь, настигающий жертву, и выхватил из-за спины второй топор. Ноги Тулаги пробарабанили по наклонной доске. Он прыгнул – онолонки отпрянул, но слишком поздно: Гана налетел на него, врезался лбом в его лицо, а нож вонзил под ключицу у правого плеча. Кончик длинного лезвия вышел на спине, туземец заорал, когда его переносица, хрустнув, сломалась, опрокинулся вбок и остался лежать неподвижно, потеряв сознание от боли.
– Раздери якорем твою… – Дальше последовало не слишком разборчивое, зато крайне витиеватое моряцкое ругательство, которое прокричал Теодор де Смол. Его рапира поднялась, опустилась, вновь поднялась, блондин сделал прямой выпад – трижды раздавались лязг и стук… но не тот звук, который обычно сопровождает погружение заточенного металла в человеческое тело.
Гана, успевший выхватить у онолонки топор, стоя на одном колене, принял первый удар на обух, второй – сдвинув рукоять пуу и клинок ножа, так что рапира попала на место, где они перекрестились. От выпада он уклонился, нырнув всем телом в сторону и взмахнув рукой, сжимающей топорик, – лезвие попало по гарде и чуть не выбило оружие из рук противника.
Еще раз выругавшись, тот сделал шаг назад. Тулага вскочил, оскалившись и почти рыча, вытянув перед собой руки с пуу и ножом.
– Клянусь мошонкой, прыжок был знатный! – вскричал блондин, толкая носком ботфорта потерявшего сознание туземца. Он обернулся на второго, оставшегося у ворот, – тот уже не сидел, а медленно приближался к ним, сжимая здоровой рукой пуу, – и отрицательно качнул головой. Онолонки остановился, затем, пожав плечами, попятился и вновь сел на землю.
– Что-то подсказывает мне, – произнес Смолик, поворачиваясь в Тулаге, – что ты, странное животное, сможешь быстро исключить этого моего синезадого партнера из нашей дружеской беседы, особливо ежели учесть, что одна его конечность уже выведена из строя. Так ты у нас, оказывается, сильный зверек? А ведь мне-то говорили, что опасности дикарь не представляет… Но это же онолонки – с ними мало кто способен совладать! И все же, – задумчиво добавил он, разглядывая кончик своей рапиры, – скорее всего я убью тебя. Я очень хорошо дерусь, понимаешь? Заявляю без ложной скромности, ибо не хвастаюсь, лишь отмечаю факт. Ты же необучен, пусть и ловок необычайно. Но скорость и ловкость – еще не все, главное в этом деле – умение.
Тео Смолик шагнул вперед.
– У тебя его мало… – Он взмахнул рапирой, клинок со свистом распорол воздух перед носом отпрянувшего Ганы. – У меня – хоть отбавляй!
Смолик бросился на беглеца, пытаясь сделать сложный боковой финт с быстрым уколом в плечо, а после ударом по бедру, – и кинутый Ганой пуу обухом ударил его в скулу. Под воротами туземец вскочил и метнулся к ним, занося над головой топорик. Теодор Гревин Анастас де Смол, ругаясь, как портовая девица, от которой, не расплатившись, сбежал матрос, растянулся на земле, выпустив рапиру и обеими руками схватившись за лицо. Гана Тулага Дарейн вновь вскочил на перила, с них – на вершину каменной кладки, а с нее сиганул в темные высокие заросли позади двора.
– Чтоб серапион откусил твой…! – ревел Смолик, перекатываясь на живот, упираясь одной рукой в землю, а второй держась за подбородок, с которого текла кровь. Блондин открыл рот, собираясь разразиться очередным проклятием, но сдержался, сцепив зубы, когда скулу пронзила боль. Впрочем, долго молчать он не смог и вскоре уже, поднявшись на колени, смеялся, широко улыбаясь сквозь брызнувшие из глаз слезы.
– Знать, мало моего умения, – пояснил Тео туземцу, в изумлении таращившемуся на него. – Что пялишься, мой цивилизованный друг? Это прекрасное животное на перилах – сама природа, я же – всего лишь искусство. Искусство отточенное, совершенное, но что толку, ежели оно все равно порождено натурой, а не наоборот? Природа первична – потому сильнее. Хотя и скучнее стократ. Ладно, не печалься, говорливая обезьяна, а лучше помоги своему бездумному собрату вновь обрести себя. Какой сокрушительный удар от природы, как примитивно и действенно: обухом по челюсти, и вот уже искусство валяется в пыли… Красный Платок, а? Для него время течет живо: сплошные «сейчас» и «немедленно». Человек сильных порывов и желаний, видно сразу: рожден для войны и любви! Плыть, бежать. Вспрыгнуть на перила. Перескочить туда, метнуться сюда, ударить ножом, взлететь на ограду – и вновь бежать. Преторианцу живется весело и быстро в клокотании его чувств… Но не таков я! Жизнь для меня – сплошные вопросы, движения ума… поток «зачем?». Зачем Красный Платок покинул свои облака и приплыл на Суладар? Это связано с появлением здесь красавицы Эрзаца? Зачем торговцу нанимать кого-то, чтобы убить Красного Платка? Надо бы проследить за ним… Да! Наш торговец – жадная свинья… а я – сумасшедший идиот, раз подрядился на такую работенку за жалких три тарпа.