Самым удивительным ему показалось то, что у основания решетчатого шара-моллюска были две затянутые слизью вытянутые плоскости, напоминающие лозоплавки, только уже и длиннее – вместе это выглядело так, как если бы яйцо тупой частью поставили на широкие короткие лыжи, – а на каменном полу под ним лежали комки позеленевшего от времени гношиля.
Неловко повернувшись на животе, Тулага зацепил коленом раненой ноги острый камень – и вновь потерял сознание. Когда очнулся, вокруг ничего не изменилось, и он решил, что если лишится сознания вновь, больше его не обретет. Он умирал, оставался единственный выход. Выход опасный не только потому, что гношиль мог ввергнуть рассудок в безумие. Говорили, что лишь один из семи людей, отважившихся втереть его в рану, выживал. Но других способов избежать смерти и увидеть когда-нибудь еще Гельту Алие не было.
Тулага сгреб несколько теплых мягких комков, помазал рану на щеке, затем вдавил наркотик в кожу на груди, где после драки с ловцами остались многочисленные разрезы, и стал втирать широкими круговыми движениями. Боль прошла, как только он намазал ногу. Вскоре Гана поднялся, ощущая прилив сил. Его плоть начала звенеть, и звон звучал не в голове, казалось, что он стоит по всему телу, будто в коридорах и комнатах большого дома, по которому развешаны сотни качающихся на сквозняке колокольчиков. Сквозняк дул из верхней части дома, из сознания: холодный, почти ледяной живительный ток, возникший благодаря гношилю. Он открыл прореху, ведущую наружу – в эфемерное заоблачье, небопризрачье, – в Канон, глубинное пространство. Оттуда ударил смысловой поток и принес с собой треск и шелест, короткие свистки, писк, пощелкивание, а затем сквозь все это послышались слова – будто кто-то огромный и теплый склонился, прикоснувшись к уху мягкими губами, прошептал:
Из мглистой среды Квази говорит тебе: Аквалон приближается ко дну мироздания. В конце концов разобьемся об одну из колонн Каварга. Смерть неизбежна – помоги, помоги, помоги!
Зрение улучшилось. Гана огляделся и понял, что других путей наружу, кроме облачного потока, нет. Возможно, расселина, в которой лежал кит, вела куда-то, но если бы беглец попытался пройти по туше, то неминуемо провалился бы внутрь зловонной полужидкой плоти, в полный сгнивших внутренностей межреберный мир, из которого лился гнилостный свет и доносилось приглушенное гудение… Нет, этот путь был отрезан. Находиться в пещере становилось все тяжелее, воздуха не хватало; несмотря на гношиль, от запаха гниения вновь начала кружиться голова. К тому же прилив сил, после того как в раны втерт серапионов мозг, длится не слишком долго. Вскоре наступит слабость… а затем либо быстрое выздоровление, либо смерть. Зрение, на некоторое время прояснившееся, вновь принялось играть странные шутки: мир уплощился, Тулаге казалось, что своды, шарообразный решетчатый моллюск и кит – все стало неглубоким и радужным, будто отражение в масляной пленке на поверхности воды. Лед сиял, переливался ярко-зелеными цветами. Текущий по расселине в полу эфирный поток обратился туловом бесконечного облачного змея, что день за днем, столетие за столетием проползал через пещеру. Гане пришло в голову, что ему достаточно сесть верхом на тело исполина, и тот потащит его на себе, в конце концов вынесет куда-нибудь наружу, к чистому воздуху и дневному свету; он даже улыбнулся, обрадованный этой мыслью, – и шагнул в облака.
Первую половину дня Арлея потратила на усмирение мужчин.
Стоя перед ее столом, Краг произнес просительным, робким и в то же время упрямо-наглым голосом:
– Пятидневный траур еще не закончился.
– Какой траур? – Девушка с громким стуком захлопнула лежащий перед ней толстенный свод законов Восточного Дуала, то есть союза Бултагари – Гельштата, большая часть каковых – с учетом, конечно, местных особенностей и того, что здесь правил король, – перекочевала на Суладар. – И почему пять дней?
Неотрывно глядя себе под ноги, управляющий пожал плечами.
– Синезадые так решили. У них положено…
– Но Диш не умер! – перебила она. – Я не понимаю, о каком трауре ты говоришь?
– Они считают, кто заболел серапией – утратил душу, – возразил Краг. – В него демон вселился, поэтому тело меняется… Вот и траур у них. По душе бывшего хозяина траур, понимаешь?
До заседания судейско-нотариального совета города Да Морана, на котором торговый дом окончательно был бы признан ее собственностью, оставалось три дня, но Арлея уже сейчас ощущала себя хозяйкой. Ей мешало только то, что далеко не все работники признавали ее в этой роли.
Она расположилась не в кабинете Диша, но в помещении со шкафом, полным конторских книг, бумаг и писем, там, где когда-то Длог наставил на Красного Платка ружье. Когда девушка входила в комнату, которую раньше занимал торговец, в ту комнату, ей начинало мерещиться, что на столе стоит бутыль без пробки, а на полу возле стола лежит тело…
– Пусть все работают, как и раньше! – отрезала она.
– Но… – начал Краг, поднимая наконец голову и исподлобья упрямо глядя на хозяйку.
– Ты заставишь их работать. Он жив, понимаешь? Просто его теперь… просто его нет с нами.
Сейчас Диш Длог плыл на принадлежащем совету Королевского города рыжем корабле, который обычно доставлял укушенных на Гвалту, остров серапцев. Арлея помнила, как за ним пришли прокторы – трое дюжих туземцев во главе с Камекой, начальником монаршей охраны. Кто-то из домочадцев донес, что с телом хозяина начали происходить изменения, характерные для укушенных моллюскоглавцами… Арлея хотела как-то помешать прокторам, попыталась выгнать их, даже угрожала пистолетом – но они лишь выбили оружие из ее рук. Камека сказал: личный приказ монарха. Всех серапцев доставляют на Гвалту, тут не о чем говорить, нечего обсуждать. И потом его увезли. А ведь когда стало ясно, что торговца не хватил удар, что он заболел тяжелой формой серапии, должно было начаться расследование. От болезни умирали или заражались ею на всю жизнь, в основном, конечно же, ловцы серапионов, это их профессиональный риск, реже – ныряльщики за жемчугом или моряки. Но чтобы богатый торговец, никогда сам не занимавшийся облачной охотой или ловлей… нет, тут сразу же возникали вполне определенные подозрения: его отравили. Так почему Уги-Уги не дал ход делу? Конечно, для того, чтобы все же добиться ее, Арлеи! Жениться на ней, а после, коль скоро Диш Длог на Гвалте, начать распоряжаться всем торговым домом. Впрочем, пока что монарх не показывался, ну а ей было не до него, слишком много дел навалилось.
– Никакого траура, ты понял? – повторила девушка, кладя ладони на книгу и пытаясь заглянуть в глаза Крага, который вновь, поджав губы, уставился в пол у своих ног. – Мы не можем позволить себе это. Все должны работать, как и раньше.
– Мы?.. – негромко переспросил он, поднимая глаза. – Но ты…
– Ничего не изменилось! – повысила она голос. – Просто теперь распоряжаюсь я, неужели не понятно?