– Весла скрипят… – наконец сообщил он. – Приплыли, да.
Сверху донеслись голоса и топот ног. Затем долгое время ничего не происходило, а когда уже наступила ночь, люк в потолке открылся, и вниз спустились несколько вооруженных матросов. Цепи сняли со скоб, узников вывели на палубу. Здесь горела пара ламп, в руках собравшихся вокруг моряков были факелы – свет озарял большую часть обширной палубы дорингера, но не то, что находилось за бортом. Все же Тулага смог разглядеть темнеющую невдалеке полоску земли, а еще сквозь голоса расслышал тот особенный нежный шелест, какой сопровождает накатывающие на пологий берег облачные валы.
Раздалась команда стоящего где-то в темноте капитана. Подняв оружие, матросы заставили пленников пройти к борту. От него шел трап, дальний конец исчезал в круглом люке, ведущем внутрь еще одного корабля. Тот имел необычную конструкцию: корпус накрывала будто покатая скорлупа из плотно сбитых, да еще и затянутых грубой тканью досок.
Один за другим пленники нырнули в люк и очутились на палубе небольшого узкого судна – не джиги, но все же куда меньшего, чем кризер. Перпендикулярно к бортам стояли короткие лавки, и пленников начали усаживать по двое, приковывая ноги к утопленным в палубу скобам, а руки – к кольцам на цевьях длинных весел, проходящих сквозь круглые отверстия в бортах.
Гана не мог понять, что это за эфироплан. Когда Хахану посадили рядом, дальше от борта, и приковали руки к тому же веслу, лигроид сказал:
– Галера. Но крытая.
Они оказались на третьей лавке от носа, в правом ряду. Впереди виднелся небольшой треугольный помост с железной подставкой на нем, а за помостом – отверстие в носу галеры. По проходу между лавками протопал маленький человечек, забрался на помост, поставил на железное возвышение масляную лампу. Ее тусклый свет озарил дощатую палубу, согбенные фигуры на лавках, ведущий в трюм темный проход у кормы – туда матросы с дорингера как раз сносили последние тюки и мешки, которые галере предстояло везти дальше.
– Плавали на таких? – звонким голосом вопросил человечек с лампой. – Добро пожаловать в гости, познаете бездну наслаждений! Меня зовут Лен Алоа, я – гончий Верхних Земель, такова моя доля: плавать и ездить, путешествовать, доставляя новых грешников в преисподнюю, культе скончсал трупан…
Теперь Гана разглядел, что это метис, кривоватой фигурой и невысоким ростом напоминающий Камеку, охранника Уги-Уги. Облаченный в кожаные штаны и рубаху, Лен Алоа блестящими глазами изучал пленников.
Снеся в трюм последние мешки и ящики, матросы вернулись на дорингер, прикрыв за собой люк. Из-под досок палубы донеслись приглушенные голоса, потом хриплый бас… Длина цепей позволяла оборачиваться, и Гана увидел, как из трюма медленно выбирается нечто громоздкое, темное, непонятное… Наконец он сообразил, что это огромный туземец – ростом выше и плечами шире даже Трэна Агори. Блестящая в свете факела кожа казалась иссиня-черной, голова напоминала большую тыкву, а руки были как толстые бревна. В правой он сжимал плеть: сучковатую палку, с конца которой свисало множество длинных кожаных косичек, разлохмаченных на концах.
– Мой лучший помощник! – выкрикнул метис на носу. – Знакомьтесь, грешники, мой лучший друг, мой брат Качупука Большой Ствол! Качупука любит меня. А я люблю, когда меня слушаются! Качупука, эй! Покажи этим асмертя умертан кишако, как мы с тобой ценим тишину и покой!
– Хы… – Улыбка расколола черное лицо, великан сделал несколько тяжелых шагов, так что доски палубы затрещали, застонали под ним, взмахнул рукой-бревном и обрушил кожаные хвосты плетки на спины ближайших пленников.
Двое, сидящие через лавку от Тулаги с Хаханой, закричали от боли, а находящийся позади них молодой белокожий потерял сознание и свалился под весло. Из трюма позади Качупуки, который задышал громко и сипло, на всю галеру, выбрался полуголый островитянин с ведром. Лен Алоа кивнул, и они вылили на юнца ледяную воду – брызги долетели до Тулаги с краснокожим.
– Хы-ы… – Улыбаясь, беспрерывно кивая пленникам, облизываясь и щурясь, Качупука медленно пошел между рядами, волоча за собой плеть, с которой на доски текла кровь. Юнец пришел в себя, стеная и звеня цепями, начал забираться обратно на лавку. Сидящий рядом с ним молчал, не пытался помочь соседу.
– Ну что же! – воскликнул капитан рабской галеры, засовывая большие пальцы за широкий ремень, которым были подпоясаны его штаны, и покачиваясь с носков на пятки и обратно. – Бей барабан! Теперь – плывем в бездну!
* * *
– Я не понимаю, где мы, – тихо сказал Тулага к вечеру следующего дня, но краснокожий в ответ лишь пожал плечами.
Они плыли по извилистой реке через какие-то земли. Несколько раз Гана украдкой глядел в узкую щель, которая оставалась между цевьем весла и краем круглого отверстия в борту. Он мало что мог разобрать: то мерещились гигантские деревья, то какие-то уродливые движущиеся силуэты, а то снаружи что-то бесшумно и очень быстро пролетало… Гане пришло в голову, что, пока они сидели в трюме, дорингер тайным путем миновал Орбитиум и теперь они находятся снаружи – в сказочном мглистом пространстве, том самом, куда, как говорилось в легендах тхайцев, попадает душа человека во время сна.
Днем, в самую жару, Лен Алоа позволил матросу на корме ненадолго отложить палочки, при помощи которых тот извлекал громкие ритмичные звуки из небольшого барабана, а рабам – убрать руки с весел. Трое туземцев обнесли всех тепловатой подтухшей водой, затем гребцам дали возможность немного поспать. Качупука разбудил их, гыкая, ухмыляясь, бессмысленно скаля крупные белые зубы и ударяя плеткой по голым спинам.
Они все плыли и плыли. Команда эфироплана, как постепенно выяснилось, состояла из полутора десятка людей, не считая капитана и его брата. Над головами рабов тянулись неширокие полки, выше были отверстия, и матросы либо дежурили вдоль бортов и на корме с пистолетами в руках, либо отдыхали в трюме. Великан, возвышаясь позади, будто статуя из темно-синего дерева, правил, сжимая конец рулевого весла, наклонно уходящего в облака сквозь широкий клюз. Иногда какой-нибудь матрос заменял его, и тогда Качупука то прохаживался между лавками, то сидел у кормы под узким навесом из выцветшей ткани. Тулага уже понял, что это не имаджин, а уроженец Суладара – просто кожа его была темнее, чем у большинства островитян.
Во второй половине дня Лен Алоа расположился на носовом помосте с длинноствольным огнестрелом на коленях и подзорной трубой в руках. На его шее и руках посверкивали в лучах, проникающих через носовое отверстие, кольца, цепочки и браслеты. На некоторых были алмазы необычного бледно-рыжего оттенка. Капитан иногда поглядывал на рабов и отпускал шуточки неестественно радостным голосом, но чаще смотрел наружу, вперед по курсу или на невидимые гребцам берега. С приближением вечера метис начал тревожиться, все чаще поднимался с плетеного стула, на котором восседал, хватался то за трубу, то за ружье – выставлял его за борт и водил стволом из стороны в сторону.
Несмотря ни на что, ночь прошла без приключений. На рассвете измученных рабов накормили холодной похлебкой – при этом Лен Алоа не преминул заметить, что позже они отработают каждый комок недоваренного теста, который сожрали на его галере, – а затем позволили им немного поспать.