(Райхман)
Начальник Отдела ГУКР «Смерш» НКО Полковник —
(Барышников)
После ареста Таврина и Шиловой контрразведчики провели с немцами радиоигру под кодовым названием «Туман». В ходе ее Шилова регулярно поддерживала с «Цеппелином» двустороннюю радиосвязь. В результате радиоигры была обезврежена группа немецких агентов, действовавшая в нашем тылу. Последнее радиосообщение было отправлено в немецкий радиоцентр 9 апреля 1945 года. Ответа на него уже не последовало.
Уголовное дело по обвинению «Таврина»-Шило и его жены в измене Родине было рассмотрено в закрытом заседании Военной Коллегии Верховного Суда СССР 1 февраля 1952 года. Обвиняемые были приговорены к высшей мере наказания – смертной казни.
Автор привел столь объемный подлинный документ для того, чтобы читатель мог воочию представить методы работы если не всей разведки СД, то, во всяком случае, той ее ветви, что действовала на оккупированной территории СССР под кодовым названием «Предприятие «Цеппелин». Действительно, агенты технически были оснащены превосходно – мощный мотоцикл, современнейшая компактная рация, отличное вооружение. Производит впечатление и специально сконструированный и построенный самолет. Но что касается замысла… Невооруженным глазом видна непрофессиональность, некомпетентность, поверхностность, непростительный авантюризм, и как результат – провал «масштабных» операций вроде заведомо обреченной акции с парой «Таврин – Шилова».
Безусловно, СД и зипо были куда эффективнее в своей карательно-репрессивной деятельности, нежели в сфере настоящей агентурной диверсионной работы в условиях военного времени на территории противника.
Непростительных промахов можно насчитать десятки. Назовем хотя бы несколько.
В лагере СД для отобранных советских военнопленных и в самой рижской команде «Цеппелин» десятки, даже сотни людей знали в лицо, по кличкам, а то и по настоящим фамилиям друг друга, знали о прошлом почти каждого, обстоятельствах пленения, иногда домашние адреса.
На милых, приятных во всех отношениях «камрадабендах» («товарищеских вечерах») кадровые офицеры германской разведки (правда, надо сказать, что абверовцы цеппелиновцев считали пародией на кадровых разведчиков) и агенты открыто обсуждали предстоящие операции, критиковали не только друг друга, но и начальников немцев. Профессиональный сотрудник любой спецслужбы мира такое может назвать одним словом – бред! – да и только.
В результате такой демократической семейственности попавший в руки советской контрразведки предатель Таврин выдал на допросах в десятки раз больше того, что, в сущности, полагалось знать завербованному агенту, к тому же бывшему командиру Красной Армии! А если бы он был заброшенным к немцам офицером советской разведки, специально к такому заданию подготовленным? Весь «Цеппелин» как главный разведывательно-диверсионный орган РСХА на Восточном фронте был бы обречен на полный паралич.
Оперативная (не боевая) подготовка Таврина велась на почти что любительском уровне. Начнем вроде бы с мелочи. Немцы явно перестарались с его наградами. В самом деле, ни один офицер органов СМЕРШ в звании майора не имел, да и не мог иметь такого количества орденов, к тому же еще и быть Героем Советского Союза. С таким «иконостасом» на груди Таврин даже в Москве, не говоря уже о райцентрах, через которые ему предстояло проехать, вызвал бы на улице настоящий переполох. Нарушена была азбучная истина: разведчик не должен выделяться! Для майора СМЕРШ – настоящего! – вполне хватило бы одного ордена Красной Звезды, ну, еще, быть может, медали «За отвагу». Орден Александра Невского по статуту вообще награда полководческая, предназначенная для отличия офицеров в должности командира батальона, иногда полка за умелое руководство подразделением или частью в бою. Офицеры СМЕРШ, как известно, ни батальонами, ни полками не командовали. На фотографии видно, что ордена Красной Звезды и Александра Невского у Таврина привинчены к левой стороне гимнастерки. Между тем, их уже давно полагалось носить на правой стороне груди.
Немецкие разведчики не имели ни малейшего представления о том, каковы порядки в военной Москве, как построена система регистрации офицеров, прибывающих с фронта в командировки или на переформирование, на что обращают внимание офицерские комендантские патрули и т. д. Иначе бы они поняли, что, не имея в Москве надежной базы, нескольких явочных квартир, заранее подготовленных позиций для легализации Таврина и Шиловой, – оба агента были обречены.
Полной чушью выглядит задание обзавестись связями с женщинами, работающими в Кремле. Интересно, как бы Таврин на улицах города опознавал бы сотрудниц Кремля, Совнаркома, ЦК ВКП(б)? По внешнему виду? Таврин не производил впечатления совсем уж недалекого человека. В СССР ни для кого не было секретом, что все технические сотрудники Кремля и ЦК, даже судомойки и прачки, насквозь просвечивались органами НКВД, изучались все их родственники и круг знакомых.
Нелепостью выглядит способ связи с Рижским радиоцентром через колхозника, живущего в деревне Лещево Кировской области. Появление в деревне, где после нескольких волн мобилизации остались одни старики, инвалиды, подростки и женщины, молодого, здорового мужчины стало бы событием районного масштаба по меньшей мере!
И уж совершеннейшей чушью выглядит затея издавать в деревне Вологодской области антисоветскую газету. Допустим, удалось бы забросить в ее окрестности упакованную в 22 тюка типографию, а также какой-то доведенный до минимума персонал. Но спрашивается, кто бы писал в газету, откуда добывали бы бумагу и типографскую краску (материалы в СССР строго фондируемые), откуда бы поступала электроэнергия для печатной машины, каким образом, наконец, пачки с газетами вывозили бы из деревни или леса (?) и развозили по стране? Кто бы вообще распространял бы ее на местах? Что же, немцы не знали, какие строгие порядки были тогда на советских железных дорогах, когда кроме билетов требовались особые пропуска для пассажиров, документы на перевозимые грузы, когда каждый поезд и вагон проверяли опергруппы НКВД, а поезда дальнего следования и сопровождали?
Наконец, последнее и принципиальное: немецкие листовки еще могли оказывать какое-то воздействие на людей идейно неустойчивых, слабых в моральном отношении, чем-то обиженных Советской властью или просто растерянных из-за поражений лета и осени 1941 года. Но на дворе уже стояла осень 1944 года, когда исход войны был очевиден, причем исход недалекий, немецкую газетенку никто бы не подобрал даже на самокрутки.
По одному из вариантов совершения террористического акта Таврин должен был проникнуть в зал, в котором проводилось бы торжественное заседание с участием Сталина и других руководителей страны. В войну такие мероприятия проводились считаные разы. Герой Советского Союза Таврин по своему документу мог бы без очереди купить у администратора билет в театр или кино (тогда это была большая проблема), получить столик в коммерческом ресторане. Но уж кто-кто, а бывший секретарь райкома партии в Москве Жиленков должен был знать, что на так называемые «режимные» мероприятия билеты – именные! – заранее распределялись партийными органами, причем каждый десятый в зале был переодетым в гражданское сотрудником НКВД, следившим, ко всему прочему, и за тем, чтобы никто в зале не мог приблизиться к сцене, на которой размещали стол для президиума. Передние ряды партера в таких случаях предназначались для особо важных лиц – наркомов, маршалов, секретарей обкомов, директоров крупных оборонных предприятий – и также отгораживались.