Добавлю, что малейшее препятствие с вашей стороны мною будет принято, как настоящее объявление войны. Вы видите, что ответ, которого я прошу, не требует длинных и витиеватых фраз. Достаточно двух слов.
Париж, 4 декабря 17...
Ответ маркизы де Мертей, приписанный в конце того же письма:
Ну, что ж, – война!
От госпожи де Воланж к госпоже де Розмонд
Бюллетени извещают вас лучше, чем я, дорогой друг мой, о тяжелом состоянии нашей больной. Целиком посвятив себя заботам о ней, я отрываю от них время писать вам лишь тогда, когда случается что-либо помимо болезни. Нечто, действительно, произошло, – для меня совершенно неожиданное. Я получила письмо от господина де Вальмона, которому заблагорассудилось избрать меня своей наперсницей и даже посредницей между ним и госпожой де Турвель: он тоже написал ей письмо, присовокупив его к адресованному мне. Одно я возвратила ему, на другое ответила. Последнее пересылаю вам и думаю, что вы, как и я сама, найдете, что я не должна была да и не могла ничего сделать из того, о чем он меня просит. Но даже если бы мне и хотелось исполнить его просьбу, наш несчастный друг не в состоянии была бы меня понять: она непрерывно в бреду. Но что скажете вы об этом отчаянии господина де Вальмона? Прежде всего – верить ли ему или он хочет всех до конца обманывать? [73] Если на этот раз он искренен, то смело может сказать, что сам явился кузнецом своего счастья. Думаю, что мой ответ не придется ему по вкусу, но признаюсь – все, что мне становится известно об этой злосчастной истории, все больше и больше восстанавливает меня против ее виновника.
Прощайте, дорогой друг мой, возвращаюсь к своим горестным обязанностям, еще более горестным оттого, что у меня так мало надежды на успех. Вы знаете о моих чувствах к вам.
Париж, 5 декабря 17...
От виконта де Вальмона к кавалеру Дансени
Я заходил к вам дважды, дорогой кавалер, но, променяв роль влюбленного на роль волокиты, вы – что вполне естественно – стали неуловимы. Однако ваш камердинер заверил меня, что вы к вечеру вернетесь и приказали ему ждать вас. Правда, я, посвященный во все ваши планы, отлично понял, что вернетесь вы только на минутку, чтобы облечься в подобающий костюм, и тотчас же помчитесь одерживать новые победы. В добрый час, могу лишь приветствовать это. Но, может быть, сегодня вечером вы поддадитесь соблазну изменить направление. Вы знаете лишь половину касающихся вас дел, надо сообщить вам другую, а там уж решайте сами. Найдите время прочитать мое письмо. Оно не оторвет вас от наслаждений, напротив: единственная его цель – дать вам возможность выбора между ними.
Если бы я пользовался полным вашим доверием, если бы я знал от вас самого ту часть ваших тайн, о которых вы предоставили мне догадываться, я бы обо всем был осведомлен заранее, оказался бы в своем усердии гораздо более ловким, и теперь оно бы вас не стесняло. Но будем исходить из существующего положения. Каково бы ни было ваше решение, даже в худшем случае оно осчастливит, кроме вас, и еще кого-то другого.
Сегодня ночью у вас назначено свидание, не правда ли? С обаятельной и обожаемой вами женщиной? Ибо какую женщину не боготворишь в вашем возрасте, особенно в течение первой недели? Очаровательный маленький домик, снятый исключительно ради вас, придаст наслаждению все прелести свободы и полной тайны. Все уже условлено – вас ждут, и вы пылаете нетерпением устремиться туда! Вот что знаем мы оба, хотя мне вы об этом ничего не говорили. А теперь – вот чего вы не знаете и что я должен вам сообщить.
С момента возвращения моего в Париж я изыскивал способы сделать возможными ваши встречи с мадемуазель де Воланж. Я обещал вам это, и еще в последний раз, когда мы с вами об этом говорили, имел основание думать, судя по вашим ответам, можно сказать даже – по вашему восторгу, что стараюсь на счастье вам. Занимаясь этим трудным делом в одиночку, я не мог рассчитывать на успех и потому подготовил почву, а во всем остальном положился на рвение вашей юной возлюбленной. Чувство подсказало ей способы, которых не нашла вся моя опытность. Словом, на несчастье ваше, все ей удалось. «Вот уже два дня, – сказала она мне сегодня вечером, – как все препятствия преодолены». Таким образом, теперь ваше счастье зависит лишь от вас самих.
В течение этих же двух дней она мечтала сообщить эту новость вам лично, и, несмотря на отсутствие ее мамаши, вы были бы приняты. Но вы-то даже и не явились! И не стану от вас скрывать, что юная особа – по капризу ли, или не без основания – показалась мне несколько обиженной таким недостатком усердия с вашей стороны. Наконец, она нашла способ и мне дать возможность проникнуть к ней и взяла с меня обещание как можно скорее передать вам прилагаемое письмо. Она так хлопотала об этом, что – пари держу – в нем идет речь о свидании на сегодняшний вечер. Как бы то ни было, но я клялся честью и дружбой, что нежное послание вы получите сегодня днем, а потому не могу и не хочу изменить данному слову.
А теперь, молодой человек, что же вы предпримете? Вам предстоит выбор между кокетством и любовью, между наслаждением и счастьем. Что вы изберете? Если бы я говорил с Дансени, каким он был три месяца назад, или даже неделю назад, то, уверенный в его чувствах, не сомневался бы и в поступках. Но нынешний Дансени, которого женщины рвут друг у друга, который жаждет приключений и стал, как это в подобных случаях бывает, до некоторой степени злодеем, предпочтет ли он робкую девушку, не имеющую за собой ничего, кроме красоты, невинности и своей любви, прелестям женщины, в полной мере обладающей опытом?
Что касается меня, дорогой мой друг, то мне кажется, что даже при ваших новых правилах, являющихся – не отрицаю этого – в известной мере и моими, обстоятельства заставили бы меня решить в пользу юной возлюбленной. Прежде всего здесь одной женщиной больше, затем прелесть новизны и, наконец, опасение, что, не сорвав плода стольких забот, вы навсегда потеряете эту возможность. Ибо в данном случае она действительно была бы потеряна, а новая может и не представиться, в особенности когда речь идет о первом проявлении женской слабости. Часто при этих обстоятельствах достаточно минутного раздражения, ревнивого подозрения, даже чего-нибудь еще менее значительного, чтобы помешать самой что ни на есть блестящей победе. Тонущая добродетель хватается даже за соломинку, а если ей удается спастись, она становится гораздо опасливей, и ее уже не так-то легко застигнуть врасплох.
Напротив, – чем рискуете вы в отношении другой стороны? Даже не разрывом, – самое большее – легкой размолвкой, при которой можно, чуть постаравшись, добиться всех радостей примирения. Что остается женщине, уже отдавшейся, как не снисходительность? Что она выиграет суровостью? Потеряет наслаждение без пользы и без славы.