Как видите, я тоже выполняю свои обязательства, и даже не дожидаясь, чтобы вы совершенно точно выполнили ваши. Ибо я ведь должна была получить первое же после ее падения письмо божественной недотроги. А между тем то ли потому, что вы им еще дорожите, то ли потому, что забыли об условиях сделки, которая, может быть, интересует вас меньше, чем вы стараетесь показать, я ничего, совершенно ничего не получила. Между тем или я ошибаюсь, или нежная святоша усиленно пишет письма. Ибо что ей делать, когда она одна? Уж, наверно, у нее не хватит ума развлекаться. Словом, у меня было бы в чем вас упрекнуть, если бы мне этого хотелось. Но я молчу в качестве воздаяния за некоторое раздражение, которое, может быть, допустила в своем последнем письме.
Теперь же, виконт, у меня есть к вам просьба, и даже больше ради вас, чем ради меня самой: отложим ненадолго мгновение, желанное мне, быть может, не менее, чем вам. Я думаю, что отложить его следует до моего возвращения в город. С одной стороны, здесь у нас не было бы достаточной свободы, а с другой – для меня имелась бы некоторая опасность, так как довольно, может быть, капли ревности, чтобы привязать ко мне постылого Бельроша, хотя сейчас он держится, можно сказать, на волоске. Он уже выбивается из сил, стараясь в проявлениях любви не ударить лицом в грязь. Дело дошло уже до того, что, перенасыщая его ласками, я вынуждена не только быть осторожной, но и хитрой. В то же время вы сами понимаете, что Бельрош может считаться жертвой, которую я вам приношу. Обоюдная неверность еще больше усилит очарование.
А знаете ли, я иногда жалею, что мы вынуждены прибегать к таким средствам. В дни, когда мы любили друг друга, – ибо я думаю, что то была любовь, – я была счастлива... а вы, виконт? Но зачем думать о счастье, которому нет возврата? Нет, что бы там ни говорили, возврат невозможен. Прежде всего, я потребовала бы жертв, которых вы, наверно, не смогли бы или не захотели принести и которых я, возможно, вовсе и не достойна. А затем – как вас удержать? О нет, нет, я и думать об этом не хочу. И хотя писать вам доставляет мне сейчас радость, я предпочитаю внезапно покинуть вас.
Прощайте, виконт.
Из замка ***, 6 ноября 17...
От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд
Глубоко растроганная вашей ко мне добротой, сударыня, я целиком отдалась бы ей, если бы меня не останавливала в какой-то мере боязнь осквернить ее этим. Почему, когда ваша доброта мне так драгоценна, я в то же время должна ощущать, что недостойна ее? Ах, но, во всяком случае, я осмелюсь высказать вам всю свою благодарность. Особенно восхищает меня в вас снисходительность добродетели, которой наши слабости ведомы лишь постольку, поскольку она им сострадает, – так сильна и так сладостна власть ее чар над нашими сердцами, что выдержит сравнение даже с чарами любви.
Но могу ли я и теперь заслуживать дружбу, которой уже недостаточно для моего счастья? То же самое могу я сказать и о ваших советах: я сознаю всю их мудрость, но не могу им следовать. И как не верить мне в совершенное счастье, когда я его сейчас ощущаю? Да, если мужчины такие, как вы о них говорите, надо бежать от них, надо их ненавидеть. Но насколько же не схож с ними Вальмон! Если у него, как и у них, есть то неистовство страсти, которое вы называете необузданностью, то насколько же в нем сильнее этой необузданности беспредельная нежность! О друг мой! Вы говорите, что разделяете мои страдания, но порадуйтесь со мной и моему счастью! Я обязана им любви, а как увеличивает его самый предмет этой любви! Вы говорите, что любовь ваша к племяннику – быть может, проявление слабости. О, если бы вы знали его, как я! Я его обожаю, боготворю, и все же меньше, чем он заслуживает. Конечно, он мог порою впадать в заблуждения, в чем он и сам признаётся. Но кто лучше его познал истинную любовь? Что мне сказать вам больше? Он внушает ее, но и сам ощущает с не меньшей силой.
Вы подумаете, что я одержима неосуществимой мечтой, которой любовь беспрестанно смущает наше воображение. Но если так, то почему же он стал более нежным, более внимательным с тех самых пор, как ему уже нечего добиваться? Должна признаться, что раньше рассудительность и сдержанность редко покидали его, и это часто, даже против воли, вызывало в моем сознании все те лживые и жестокие представления о нем, которые существуют у его недоброжелателей. Но с тех пор как он беспрепятственно может отдаваться порывам своего сердца, он словно угадывает все желания моего. Кто знает, не были ли мы созданы друг для друга! Не суждено ли было мне счастье стать необходимой для его счастья! Ах, если это самообман, пусть я умру прежде, чем он рассеется. Нет, я хочу жить, чтобы лелеять, чтобы обожать его. Почему бы перестал он любить меня? Какая другая женщина сделает его счастливее? А я чувствую по собственному опыту, что счастье, которое порождаешь в другом, это самая крепкая, единственно подлинная связь. Да, это и есть то упоительное чувство, которое облагораживает любовь, которое в некотором смысле очищает ее и делает действительно достойной такой нежной и благородной души, как душа Вальмона.
Прощайте, мой дорогой, уважаемый, снисходительный друг. Тщетно пыталась бы я продолжать это письмо: настал час, когда он обещал прийти, и у меня уже нет других мыслей. Простите! Но вы хотите моего счастья, а оно в этот миг так велико, что меня едва хватает, чтобы ощущать его.
Париж, 7 ноября 17...
От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей
Что же это за жертвы, мой прелестный друг, на которые я, по вашему мнению, не пойду, хотя наградой за них мне было бы ваше благоволение? Скажите, прошу вас, и если я хоть на мгновение поколеблюсь – принести их или нет, – разрешаю вам отказать мне в следуемой за них награде. Хорошо же вы судите обо мне с некоторых пор, если, даже проявляя снисходительность, сомневаетесь в моих чувствах или же силе воли! Жертвы, которых я не смогу или не захочу принести! Итак, вы считаете меня влюбленным, порабощенным, вы думаете, что если я так добивался успеха, то мне дорог самый предмет? Ах, нет, слава богу, я еще не пал так низко и берусь вам это доказать. Да, я докажу это, хотя бы и за счет госпожи де Турвель, и тогда у вас уж, наверно, не останется никаких сомнений.
Я полагаю, что мог, не становясь смешным, посвятить некоторое время женщине, у которой есть хотя бы то достоинство, что она принадлежит к довольно редкой породе. Может быть, я особенно увлекся этим приключением потому, что оно совпало с мертвым сезоном. Нечего дивиться, что и сейчас я почти целиком поглощен им, – ведь общество только-только начинает съезжаться. Подумайте к тому же, что я всего какую-нибудь неделю вкушаю плоды трехмесячных трудов, – а мне приходилось и дольше задерживаться около женщин, гораздо менее стоящих, на которых и труда было затрачено гораздо меньше! Однако тогда вы не делали никаких позорящих меня выводов.
И наконец – хотите знать истинную причину моего упорства в этом деле? Вот она. Женщина эта по природе своей робка; в первое время она беспрестанно сомневалась в своем счастье, и этого было достаточно, чтобы спугнуть его, вследствие чего я лишь сейчас едва начинаю выяснять, как далеко простирается моя власть над такого рода женщинами. А мне ведь очень любопытно было узнать это, подходящий же случай подвертывается не так легко, как можно думать.