Даст ли что-либо содержимое бумажника? Немецкий, наверняка ненастоящий, паспорт, кредитки, деньги? Да, но использование поддельных документов — это другое преступление, его напрямую с покушением на убийство не свяжешь. Зато для нас это улики важные — они могут помочь распутать другие заказные убийства (это же вряд ли первая его операция) и, возможно, выйти на заказчиков (хотя по делу Мохова мы его уже знаем). То есть правильнее всего было бы передать амуницию и запасной пистолет Осборну, а бумажник переправить в Москву. Но не через резидентуру, вместе с Моховым.
Было неплохо еще и успокоить Тоню, девушка ведь волнуется за папочку. Но поезд уже еле полз перед остановкой. Пусть папочка сам свою принцессу порадует.
Мы въезжали под огромный стеклянный навес вокзала Паддингтон. Я тронул Мохова за плечо. Он резко перехватил мою руку, но, открыв глаза, отпустил ее.
— Сон преследования? — спросил я. Мохов кивнул. — Отличная вещь. Я начинаю беспокоиться, когда они перестают мне сниться.
5
Прежде чем звонить, мы отошли подальше от вокзала. Да, Мохов с бородой уже не так узнаваем, как на фотографиях, которые были в распоряжении МИ-5 и резидентуры Конторы. А моя внешность вообще никому не должна быть известна. И все же разных профессиональных людей на вокзалах всегда хватает, так что береженого Бог бережет.
Однако времени на раскачку у нас не было. Почти полдень, через два с половиной часа я должен быть в аэропорту. Пока я вновь был Абубакаром из Джакарты, Мохов из автомата звонил Тоне. Я потом еще ждал его минут пять, пока они ворковали. Мохов нервничал, что я закончил разговор, а он нет, и последние слова сказал, повернувшись ко мне. Слова были такие, я прочел их по губам через стекло: «Целую тебя, принцесса».
Потом, когда мы шли, чтобы поймать такси, он странно посмотрел на меня.
— Что? — спросил я.
— Нет, ничего. — Мы сделали несколько шагов, прежде чем он раскололся: — Тоня сказала мне, чтобы я во всем тебя слушался. На нее не похоже.
— У нас с самой Москвы установился доверительный контакт, — скромно сказал я.
Обмен документами происходил в магазине восточных сладостей в Сохо, на Грик-стрит. За прилавком стоял тот же человек, с которым мы встречались в Хитроу всего-то пять дней назад — а мне казалось, что прошло полжизни. Я выбрал большую коробку пахлавы и еще каких-то слоеных пирожных, которые были вручены мне в пластиковом пакете с ручками. Я заглянул в него, убедился, что там же был и конверт из «манилы», такой плотной желтой бумаги, и положил туда свой, с испанскими документами.
— Я, пожалуй, возьму еще вон ту маленькую коробку пахлавы, — сказал я с сильным акцентом (я же был Абубукаром).
Я отдал обратно пакет, который был мне незамедлительно возвращен с еще одной коробкой, но без моего конверта.
Так, сколько теперь? Десять минут второго. Если бегом, то успеваю. Мы снова поймали такси, и там, в полутьме, я с теплым приливом в груди разложил в бумажнике свой синий американский паспорт, права и кредитки. Мне повезло с собой. Я легок на подъем, люблю уезжать — и по просьбе Конторы, и просто путешествовать. Но еще больше я люблю возвращаться домой.
Еще в желтом конверте, как я и просил, было два плоских ключа — от подъезда и от самой квартиры. Пустая квартира всегда привлекает внимание — и соседей, и управляющего. Однако в Лондоне этот вариант был продуман неплохо. Квартира была снята как корреспондентский пункт частного аргентинского телеканала. В ней была монтажная, которой на самом деле не пользовались, а также спальня для якобы приезжающих в командировку журналистов. Сам корреспондент и его жена, которые на самом деле были сотрудниками Конторы, жили в соседней квартире. Это был нормальный расклад: частная территория и офис, куда могут прийти и посетители. Поскольку квартир на этаже было всего две, никто в доме и не знал, приехал в корпункт какой-нибудь гость или нет. Довершающая деталь — квартиры были на втором этаже, куда легко подняться пешком, так что и в лифте с соседями вы не столкнетесь.
Тесное общение приезжих с постоянным корреспондентом не приветствовалось — они просто, на всякий случай, обменивались личными данными, вернее, легендами. Поэтому, даже если бы на это было время, знакомиться с хозяевами было не нужно; мы даже не знали, дома ли они. Отогнув штору, я посмотрел в окно: лучший вариант — глухая кирпичная стен, увитая плющом. Холодильник и стенной шкаф были забиты едой: замороженные блюда, консервы, макароны и полный набор спиртных напитков, от пива до виски.
— Выпить не будет времени? — спросил Мохов.
— Я уже горю, — ответил я. — Давай договоримся, как с тобой свяжется твой будущий попутчик.
— Эти, — Мохов мотнул головой на стену, за которой жил корреспондент, — никак не будут задействованы?
— Нет, они и заходить к тебе без нужды не станут. Смотри, как я предлагаю. Тебе позвонят по стационарному телефону. Два звонка, потом повесят трубку и наберут снова. Человек должен спросить: «Это паб «Голова Ланселота?» — Ланселота я предложил, чтобы сделать приятное Мохову — это, как известно, один из самых знаменитых рыцарей Круглого стола. А про голову я придумал ради собственного удовольствия — меня завораживает страсть любящих пиво британцев к обезглавленным монархам обоих полов. — Устраивает? — Мохов кивнул. — А какой ты хочешь отзыв?
Мохов подумал:
— Я отвечу: «У паба изменился телефон. Набирайте последние цифры семнадцать». — Не стал касаться святого, ограничился математикой. — И сколько мне ждать?
— Пока в Москве все не утрясется, пока резидентуру не приведут в чувство, пока англичане не переключатся на что-то другое. Наберись терпения. Главное, никаких звонков, никому — ни дочери, ни жене. Я Тоне сам позвоню. Но ты не будешь говорить ни с кем, пока не появится человек, звонящий в «Голову Ланселота».
Мохов кивнул и протянул мне свой мобильный.
— На, забери.
Я сунул телефон в волшебный мешочек и снова протянул руку.
— Что?
— Ампулу тоже отдай.
Мохов сделал недоуменное лицо — откуда я знаю? Тем не менее, без проблем залез в нагрудный карман — он был в ветровке — и вынул оттуда стеклянную ампулу размером с продолговатую горошину. Просто в кармане носил — а раздавил бы?
А мне-то куда ее деть? Я прошел в туалет, завернул ампулу в бумажку, чтобы не разбилась, и спустил в унитаз.
— Я попробую убедить Осборна, что тебя уже нет в стране, — сказал я. — Но мне все равно кажется, что пару недель, ну три, тебе надежнее поработать над книгой здесь.
Мохов снова кивнул. Наверное, он еще лучше меня понимал, что, прежде чем он закончит труд своей жизни, ему в Москве предстоит череда долгих, скажем мягко, расспросов, потом увольнение из Конторы и поиски нового места в жизни. Зато свободным человеком, со своей семьей.
— Ну, хоть на посошок? — подняв на меня глаза, спросил Мохов. — Мы же, неизвестно, встретимся ли еще когда.