– То есть Монти?

– Угу.

– А сейчас ты работаешь на мафию.

Джек села на кровати, обхватив голову руками.

– Я работаю на любого, кому понадобятся услуги таких, как я.

– В смысле?

– В смысле таких, кто помогает избавиться от головной боли.

– Наемный убийца, – заключила Рысь. – Как благородно.

– Да не особенно, если смотреть под таким углом. И потом, где разница между тобой и мной?

– Разница в том, что я прибегаю к убийству в крайнем случае, когда нет других вариантов.

– А что, когда у тебя нет других вариантов, или когда тебе приказали, – это благороднее? – честно спросила Джек. – Убить – это всегда значит только одно: убить. И не важно, какова причина. Ты решаешь чью-то судьбу.

– Я убиваю тех, без кого мир только лучше, – возразила Рысь.

Как могла Джек сравнивать то, чем они занимаются?

– Если они погибнут, невинные люди будут продолжать спокойно жить. Я не убиваю первого попавшегося, когда угодно, только потому, что за это заплачено.

– Да и я не всегда следую заветам Ганди, вообще-то.

– Знаешь, что я никак не могу взять в толк? – проговорила Рысь с сарказмом, – Почему из всего, что открылось тебе, когда ты начала новую жизнь, ты выбрала путь убийцы?

Джек не поднимала взгляд.

– Что бы это могло сказать о тебе? – продолжила давить Кэссиди, когда та не ответила.

– Хотела бы я знать, – Джек повернулась к ней. – По правде говоря, я всего лишь делала то единственное, в чем всегда была хороша. Стать невидимой, выследить и убить цель. У меня никогда не было ни какой-то определенной страсти, ни выдающихся навыков, как у тебя или у всех других. У тебя есть скрипка. Другие – художники, механики, физики, продолжи ряд уж сама. А у меня ничего нет. Все, что я умела, – это работать со всякими оторвами.

– Я и представить себе не могу ничего более достойного, чем способность найти контакт с этими ребятами и желание им помочь, – Рысь вспомнила, как Джек повела себя с детьми в Ханое. – Большинство людей не знает, как быть с такими эмоциональными потребностями. Что в этом дурного?

– Ничего. Мне это нравилось, – Джек сидела, уставившись на свои руки. Сжала кулаки. – Но, когда я вернулась, я не могла быть собой, не могла быть среди людей и доверять себе и им. Меня выводили из себя даже мелочи, самые незначительные. Я срывалась на крик, я крушила все вокруг. Мне в таком состоянии нельзя было оказываться поблизости от детей. И только люди, ценившие другие мои навыки, могли помочь мне найти выход для ярости. Анонимно, что бы ни случилось.

– Нет, я поверить не могу, что у такого одаренного человека, как ты, не нашлось никаких других навыков.

Она знала, как проводился отбор. В Организацию попадали только дети с высокими умственными и физическими способностями. Но и этого было недостаточно – необходима была еще генетическая предрасположенность к чему-то помимо основных занятий. И, конечно, творческая изобретательность.

– Каждый ребенок, которого отобрали в ОЭН, остается там только благодаря своим способностям, а они всегда, сама понимаешь, выше средних.

– Вот именно поэтому я всегда чувствовала себя чужой, – объяснила Джек. – Я же видела, как другие ребята преуспевали в чем-нибудь, не имеющем отношения к ОЭН. Все. Но не я. Их вел вперед талант. А меня – злоба. Так было всегда, сколько я себя помню. Все ребята там были на своем месте. Но не я. Похоже, меня приняли по чистой случайности. По недосмотру. Может быть, поэтому Пирс всегда давил на меня. Давил, давил. Он хотел, чтобы я была не хуже остальных, а то и лучше. Он говорил, что, в отличие от остальных, я была рождена для оперативной работы.

– Как и мы все. Поэтому нас и отобрали.

– Скажи это проклятому фанатику. Сукин сын, – выдавила Джек с горечью.

– Но ничто из этого не объясняет, почему ты за мной охотилась. Почему следила за тем, как я жила. – Рысь все еще не верила в историю Джек о том, как она покинула ОЭН. Не верила до конца, хотя многое казалось вполне логичным. И все же ничто из этого не проливало свет на то, почему Джек так много о ней знала. И почему она отважилась на близость с Рысью, если была в курсе, на кого та работала.

– Ты что, решила поиграть со смертью? Ведь я бы в конце концов узнала, кто ты на самом деле.

– Я не следила за тобой, я… – Джек отвернулась, и голос ее затих, точно ответ был слишком сложно произнести вслух.

– Ты… – что?

Джек молчала как минимум минуту, а когда, наконец, отважилась заговорить, голос ее дрожал.

– Я знала тебя почти всю твою жизнь, – начала она, глядя на Рысь с теплотой и гордостью. – Я видела, как ты падала, как рыдала, как добивалась блестящих результатов. Как из одаренного серьезного подростка превратилась в удивительную, невероятно способную женщину. И это именно я сказала Пирсу, что ты должна специализироваться в холодном оружии. И это я настояла на том, чтобы тебе купили твою собственную скрипку, не позволяли больше играть на дешевой и замызганной, которая была в нашем кабинете музыки. Я поверила в тебя, когда никто еще не верил. И я приглядывала за тобой только потому, что хотела убедиться в своей правоте.

Что-то подсказывало Рыси, что это было далеко не все.

– И это все?

– Практически.

Неуверенный ответ Джек подтвердил сомнения Кэссиди.

Она что-то не договаривала.

– Что еще?

Глава тридцать первая

Все остальное Джек признать было очень и очень трудно, но она понимала, что терять было нечего. Кэссиди не выпускала пистолет из рук: она должна была подчиняться приказам. Однако в тот момент Джек куда больше волновало, готова ли Кэссиди ей поверить, а не то, удастся ли уйти живой.

– Я видела, как ты играла с Национальным Симфоническим оркестром в Кеннеди-центре. Это была концертная симфония Прокофьева. Тогда я осознала, что ты больше не ребенок, что ты превратилась в женщину с выдающимся талантом, от которой невозможно глаз отвести. Я влюбилась в тебя в тот самый момент, и с тех пор… Даже видеть Ванию, быть с ней и любить ее было лишь жалкой попыткой заменить то, чего, я знала, мне никогда не добиться. Устав ОЭН запрещает…

– …любые формы романтической привязанности между оперативниками, – закончила за нее Рысь.

Еще никогда Джек не чувствовала так глубоко, что вся ее суть выворочена наизнанку, вся ее душа на виду, уязвимая и беззащитная. О своих чувствах она никогда ни с кем не говорила. Тем более о любви. Какая ирония, что именно сейчас, в этих нелепых обстоятельствах, она впервые почувствовала, что могла это высказать, и, более того, должна была это сделать. И хотя объект ее любви не верил ни единому слову, у Джек камень упал с души, когда она призналась себе и Кэссиди в том, что чувствовала. Даже если у них не будет ничего, кроме этой ночи, если завтра никогда не наступит, Джек была рада, что ей суждено умереть, все же сказав единственному в мире человеку, человеку, в котором для нее был заключен весь мир, о том, какова истина ее жизни.