А потом я запирал все, и мы шли домой. Пешком, благо было недалеко. По дороге мы пили пиво, травили байки и весело ржали.

Тогда все время было весело. И смысл жизни находился, и цели были видны. А если и не были, то это никого не тревожило. Потому что было куда жить. Впереди было непаханое поле радости и недосягаемый горизонт возможностей. Был лучший друг Юрка. И кто ж знал, что ничего этого скоро не будет?

Радость плескала через край, и казалось, что так будет всегда. Состояние эйфории будет длиться вечно, ну, может, только чуть потускнеет. Потом, через много лет. Как пластиковый лозунг:

«Рабочая совесть - лучший контролер!»

2

…контролер!

Перед глазами возникла страшная харя, словно облитая кислотой. Я вздрогнул и открыл глаза.

В первое мгновение ничего не понял. Не было туннеля, не было сырых темных стен и потолка с запертым люком, в который упиралась ржавая лестница. Не было серого неба, плюющегося вечной моросью. Не было…

Нет, зона была. Был знакомый, облупившийся потолок. Я закрыл глаза.

- Угрюмый? - позвал голос откуда-то издалека, куда я не хотел возвращаться.

Я решил не отвечать. Мне хотелось туда, где мы весело смеялись с Юркой, ужравшись пивом после никому не нужной практики. Туда, где рабочая совесть - лучший контролер. Стоп! Контролер. Меня взял в оборот контролер. Я точно это помню. В подвале, где не было никого, кроме меня и Хлюпика.

Выходит меня по-прежнему глючит. Мерзкая тварь продолжает со мной забавляться. И ничего этого нет. Ни Хлюпика с его надоевшим голоском, ни комнаты, в которую я не мог вернуться. Только воспоминания и галлюцинации. Вот, значит, как это бывает.

Решив, что глюки меня не пугают, я снова открыл глаза. Хлюпик стоял рядом, нависнув надо мной, как медсестра из немецкого кино.

- Угрюмый, ты как?

Признаться, я предпочел бы немецкую медсестричку с большим бюстом. И пусть бы у меня были сломаны ноги, а она меня при этом нещадно отымела. Все лучше, чем зона и чертов бред.

- Ты не молчи только, - продолжал приставать Хлюпик. - Скажи что-нибудь.

Я разомкнул губы и прохрипел первое, что пришло на ум:

- Пить…

Голос прозвучал настолько неестественно, что я сам себя не узнал.

- Сейчас, - засуетился Хлюпик. - Одну минуту. - Он навернул пару кругов по комнате. Суетливых и абсолютно ненужных. Потом, словно что-то вспомнил, дернулся к двери и вышел вон.

Я сел на кровати. Голова болела нещадно. Тело ломило, суставы ныли, во рту было сухо, а поперек горла стоял мерзкий комок. Состояние похмельное. Если бы не все то, что подкидывала мне память, и не Хлюпик в моей комнате до кучи, я бы подумал, что у меня похмелье, а все остальное - пьяный бред. Но вот беда, активный участник этого бреда побежал принести мне попить.

Интересно, что происходит и как я здесь оказался.

Дверь скрипнула. Хлюпик стоял на пороге с двумя банками пива. Что ж, у бармена помимо этой дряни ничего не осталось? Ни воды, ни водки? Хотя водка мне, честно сказать, сейчас не в кайф.

Подрагивающей рукой я принял банку. Дернул жестяное колечко. Пальцы ослабели и отказывались выполнять простейшие движения. Коротко пшикнуло, оповещая мир о нарушении целостности жестяной упаковки. Запрокинув голову, я судорожно присосался к банке. Пиво ринулось в глотку пощипывающей струей. Внутри запузырилось, напоминая о наличии рвотного рефлекса.

Я бросил пустую банку на пол и снова завалился на койку. Подал голос старый матрас. Хлюпик все еще стоял посреди комнаты со второй банкой в руке и таращился на меня, судорожно соображая, что дальше. Я неопределенно махнул ему рукой. Повинуясь жесту, он поставил вторую банку пива в изголовье кровати, а сам сел рядом на плотно набитый рюкзак.

- Ты как? - поинтересовался его заботливый голос.

Последний раз я такую заботу слышал от матери на первом курсе. Тогда я нажрался, друзья принесли домой мое бесчувственное тело, и с утра было очень плохо. Мама окружила меня заботой, велела не ходить в институт и полежать… Полежать мне удалось часов до десяти. Потом я был нещадно разбужен и с призывом заняться трудотерапией отправлен в магазин. А после вместо отдыха получил еще некислый список домашних забот. Трудотерапия пошла на пользу, после того случая я старался приходить домой на своих двоих. Где мои семнадцать лет?

Вопрос был риторическим. Я закрыл глаза и отключился.

Проснулся я ближе к вечеру. Мне было явно лучше. Ушла ломота и дикая головная боль. Хотелось есть.

Сев на койке, я поднял до сих пор стоявшую на полу банку пивка. На этот раз колечко поддалось легче. Да и пить было как-то приятнее. Сухость из глотки уходила, а тошнота не торопилась занимать ее место.

Хлюпик кемарил, сидя на рюкзаке. Скрюченный в три погибели, голова упала на грудь. Создавалось такое впечатление, что он долго не спал, а сейчас не выдержал и отрубился. Или его просто пристрелили…

От последней мысли обдало холодом. Отступившие было бредни о том, что я все еще во власти контролера, стали возвращаться обратно. Я потормошил Хлюпика за плечо. Тот мгновенно вскинулся. Осоловелые в первую секунду глаза стали приобретать осмысленность.

Живой. И на бред не похож. Я сдержал вздох облегчения и вернулся на койку. Хлюпик зевнул и потер глаза.

- Угрюмый, ты как? Лучше?

- Ты ел? - спросил я, проигнорировав идиотский вопрос.

- Давно, - отозвался он.

- Тогда доставай тушенку.

Он поднялся на ноги и потянул ящик из-под кровати.

- Сколько? - Вот ведь зануда.

- Сколько съешь, - буркнул я. - И мне одну. - Хлюпик выудил две банки тушенки. Коробка снова заняла свое законное место под кроватью. На нож в руках Хлюпика и его попытки открыть банку смотреть было больно. Но я решил не вмешиваться. Наконец одна из консервных жестянок с опасно зазубренными рваными краями попала мне в руки. Хлюпик начал изгаляться над второй.

- Если мясо с ножа ты не ел ни куска, - пробормотал я под нос, глядя на его потуги.

- Если, руки сложа, наблюдал свысока и в борьбу не вступал с подлецом, с палачом, значит, в жизни ты был ни при чем, - беззаботно поддержал он, кромсая неподдающуюся банку.

Я напрягся. Что-то в его голосе проскочило такое. Намек на издевку, что ли?

- Это ты о ком? - поинтересовался я.

- Это не я. - Хлюпик справился-таки с банкой, но поцарапал ладонь и теперь активно слюнявил царапину, сочащуюся кровью. - Это Высоцкий. Владимир Семенович. Честно.

Он посмотрел на меня до тошноты честными глазами. Так изящно мог издеваться Мунлайт, но от этого недомерка я таких пассажей не ожидал. Владимир Семеныч это. Надо же, интеллектуал какой. Хотя Хлюпику, пожалуй, за тридцать, значит, кто такой Высоцкий, он должен знать по хриплым аудиокассетам конца прошлого века, а не по фальшивому документальному кино начала нового.