— Да ничего…
— Ничего, — оборвала Ийлэ.
Он почти спит, и надо немного, если сейчас, то немного… и завтра… день ото дня просто поддерживать этот сон.
— Спасибо. — Райдо смотрел сверху вниз.
Шапку не надел. Он и тогда без шапки уехал. Как не мерзнет-то? У него ведь голова лысая…
— А почему ты… — Ийлэ не без сожаления выпустила руку и коснулась своих отрастающих волос, — не отрастишь?
— Страшный?
— Нет.
— Страшный… ну… как попал в больницу, так и обрили… и потом тоже так легче. Не мне — докторам… надо как-то гной спускать, и вот…
Какой-то неправильный разговор. Гной. Болезнь.
— Забудь, — говорит Райдо с неловкой улыбкой. — Нам пора… и ноги укрой, замерзнешь.
Он помог забраться в экипаж и ноги укутывал толстенной медвежьей шкурой, которую Ийлэ совершенно не помнила, а если так, то шкуру эту Райдо с собой привез…
Нат принес кирпичи, обернутые толстой тканью. И корзинку с едой. Шаль. Пару одеял…
— Я за ними присматриваю. — Он косится на Гарма, который наблюдает за этими сборами с ухмылкой. — Не бойся. Я не позволю им тебя обидеть.
— Почему?
Он ведь и сам не любит Ийлэ, хотя, пожалуй, уже не желает ее смерти.
— Потому что ты теперь сородич. Райдо поклялся тебя защищать. И я тоже должен.
Наверное, если поклялся, тогда да…
Сородич. Глупость какая. Она ведь альва, а Райдо… Райдо просто хочет жить.
— Воротник подними, — проворчал Нат. — А то продует…
Заснеженный тракт, и ветер в лицо. Небо синее, яркое, солнце на нем сияет парадной бляхой, и свет его, отраженный алмазной пылью наста, слепит. Ийлэ закрывает глаза.
И открывает.
Глотает холодный воздух, сама себе удивляясь, что вот она, живая, сидит в коляске, едет в город и вместо страха, того, который мешал думать, испытывает странное предвкушение.
Город начался с дыма. Запах его, по-осеннему пряный, Ийлэ ощутила задолго до того, как раскололось льдистое зеркало горизонта.
Город появился чернотой, пятном, которое расползалось, меняя форму. Уже не черное, но бурое, грязное какое-то, оно вызывало одно желание — стереть, и Ийлэ даже представила, что город вдруг исчез. Почему и нет? Провалились в сугробы низенькие дома окраин, широкая мощеная дорога, площадь и памятник королеве, трехэтажный синий особняк мэра и прочие особняки, менее роскошные и неуловимо похожие друг на друга. А следом за ними — лавки и кофейня, кондитерская, булочная, заодно уж — цветочный магазинчик, где можно было оставить заказ. Матушка любила подолгу перелистывать каталоги, обсуждая с престарелой найо Эллис новые сорта…
…и сама бы найо Эллис провалилась…
…а с нею — и найо Арманди… доктор, Мирра…
Ийлэ заставила себя выдохнуть и разжать кулаки: похоже, что ненависть не так-то просто сжечь, как ей казалось.
Не думать о них… а о чем тогда?
О том, что город не стал чище и дома прежние, и улицы, и люди, надо полагать, остались те же…
Райдо придержал лошадей и оглянулся:
— Ты как?
— Хорошо. — Ийлэ подняла воротник шубы, раздумывая, не спрятаться ли под медвежью шкуру?
— Врешь ведь.
— Вру.
Не хорошо, но и не плохо. Странно немного и страшно еще, потому что смотрят, останавливаются, провожают взглядами, что коляску со старым гербом на дверцах, что сопровождение ее. И взгляды эти отнюдь не дружелюбные.
Райдо остановился у гостиницы, сам спрыгнул с козел, потянулся, признавшись:
— Не привык я так… верхом вот — дело другое, а тут сидишь, трясешься. Всю задницу отбил.
Он протянул руку Ийлэ, помогая спуститься.
— От меня ни на шаг, — сказал, глядя в глаза. Ийлэ кивнула: не отойдет. Только Райдо не поверил, взял за руку, стиснул легонько, ободряя. И тут же нахмурился: — У тебя руки холодные. Почему?
— Замерзли, наверное.
Райдо лишь головой покачал и, бросив поводья мальчишке-конюху, велел:
— Распряги… и вечерочком, часикам этак к семи, запряги вновь. А мы пока погуляем…
Он и вправду гулял, неспешно, озираясь с немалым любопытством.
— Я здесь был, когда только приехал, но, честно говоря, помню мало, — признался Райдо. — Я тогда не просыхал практически. Хоть как-то спасало.
Держал он Ийлэ по-прежнему за руку, и, наверное, со стороны это выглядело странно.
— У мэра точно были… еще речь читал, такую занудную-занудную, а потом вечер с танцами устроил… у меня наутро голова болела… нет, все остальное тоже, но в кои-то веки голова особенно… выделилась.
Смотрели.
День ведь, третий час, самое время для прогулок… и гуляют многие…
Люди.
Просто-напросто люди, Ийлэ знакома с ними… была знакома, но какое это теперь имеет значение? Ее не видят.
Странное чувство, как будто ты есть, но в то же время тебя и нет. И не только ее, нет Райдо, который слишком велик и грозен с виду. И лицо шрамами расчерчено, и наверняка сегодня вечером за чаепитием литературного кружка будут обсуждать, до чего неприлично показываться на люди с таким вот лицом, а на внеочередном собрании клуба цветоводов пройдутся по одежде…
…и по наглому поведению Ната, который шел, глядя исключительно себе под ноги…
…и по охране… приличным людям охрана не нужна.
Наверняка обсудят все, не упустив ни одной мелочи, вроде старых сапог Ната или латок на рукавах его куртки, вот только про Ийлэ не вспомнят. Или вспомнят, но… о таких, как она, в обществе говорить не принято.
— Какие странные люди. — Райдо проводил взглядом парочку леди, которые, не имея иной возможности избежать неприятной встречи, перешли на другую сторону улицы. — Они меня боятся?
— Нет.
— Тогда…
— Это из-за меня. — Ийлэ не выдержала и оглянулась: смотрят. Молча. С… ненавистью? Или ей лишь кажется, что с ненавистью… конечно, кажется, люди далеко, вот она и придумала себе. За что им ее ненавидеть?
Такие, как она, достойны лишь презрения. И отвращения.
— Из-за тебя? — Райдо остановился и тоже оглянулся, пожал плечами. — Хренотень какая… полная… Нат, не слушай. Хренотень — это плохое слово…
Нат хмыкнул, показав, что этакую попытку воспитать его оценил.
— И вообще, какого хрыся ты за нами плетешься? Помнится, у тебя здесь дела имелись.
Он склонил голову набок.
— У гостиницы ждать буду, — буркнул Райдо. — Не опаздывай. И это… купи девчонке чего-нибудь, а то знаю тебя, так и попрешься… герой…