Райдо!
Сердце оборвалось и вновь застучало, когда безумец продолжил:
— Но я умнее! Мой яд… пустышка… то-то будет весело, когда ему перервут горло… а может, кишки выпустят. Человек с выпущенными кишками долго способен прожить.
Он вновь засмеялся и от смеха затрясся, а на лысине выступили капли пота.
Жить. Райдо будет жить. И это хорошо.
— Иди сюда. — Доктор захлебнулся собственным смехом и плюнул на пол, слюна его была розовой. — Иди сюда, глупая девчонка… почему ты вернулась?
— А что мне следовало сделать?
— Умереть, — серьезно ответил доктор. — Мертвецы спокойны. Мертвецы чисты. А ты… ты…
Он погрозил Ийлэ пальцем. И ножом.
— Зачем ты убил Дайну?
— Она была тварью… — Он облизал губы. — Сказала, что если я не принесу ей денег, то она расскажет… всем расскажет…
— Тебе понравилось?
— Убивать ее? Да. Очень. Жаль, что быстро… раз и все… но я понял!
Доктор приближался медленно, он наступал, тесня Ийлэ в тупик. И ведь при всем безумии он прекрасно отдает себе отчет в том, что делает. И все одно делает.
— Что… вы поняли?
— Боишься. — Доктор переложил нож в левую руку. — Это правильно. Вы должны бояться… Господь наделил вас великом даром, вы создаете жизнь. Но вы… вы всегда грязны… недостойны… смрад изо рта… каждое слово — смрад… и вы говорите, говорите… слова — навозные мухи, которые кружат. Я лишь делаю мир чище. Избавляю.
— Тебя посадят.
— Нет. — Он покачал головой. — Я умный. Все думают, что Виктор дурак… слабый… ни на что не годен… Виктор предал… а я знал, что так будет… шериф жадный и умер. Альфред… останется. Пускай остается. Он сделает Мирру несчастной. Но Мирру я не люблю. Она слишком похожа на мать… а ее я ненавижу. — Он не сводил с Ийлэ взгляда. — Я ее так любил… я делал для нее все… а она… она стала чудовищем.
— Не только она.
Не услышал. Впрочем, Ийлэ и не надеялась на то, чтобы быть услышанной.
— Она меня измучила… и Дайна… и остальные… все вы смеялись надо мной… все вы думали, что я глупый и слабый…
— Я не думала.
Доктор рассеянно кивнул и велел:
— Подвинь сумку ко мне.
— Ты меня убьешь?
— Да.
— За что? Я-то в чем виновата?
— Ни в чем, наверное. Но ты расскажешь.
— Тебя и так найдут.
— Нет, — он покачал головой, — не найдут. Я уеду. Я и Нира… Нира — хорошая девочка…
— Нат ее не отпустит.
— Нат умрет. Уже, наверное, умер. Саквояж.
Ийлэ ногой пододвинула саквояж к доктору. Слабая преграда, но хоть какая-то… и хорошо, что ребенка он отдал.
— Твоя дочь любит его. И будет горевать.
— Она слишком молода, чтобы кого-нибудь любить, — возразил доктор. — Она утешится. Я найду способ ее утешить. Мы уедем… далеко… за Перевал. За Перевалом нас не станут искать. Мы купим дом и заживем вдвоем… я и она… счастливо…
Он верил в то, что говорил, и улыбка его делалась мягкой, мечтательной. Ненормальный. И вправду верит, что сможет убежать? Из города, пожалуй, при толике удачи, но вот от себя самого… впрочем, кто Ийлэ спрашивает?
— Отойди, — приказал доктор. — И не думай, что сможешь убежать.
— Куда мне бежать?
Тупик. Ийлэ прижалась к стене, теплой, надежной стене дома, который внимательно прислушивался к разговору. Он помнил этого человека гостем, но и гостем тот был несимпатичен. Он не давал себе труда вытирать ноги. И имел неприятную привычку щупать скатерти. Или гардины. Обивку кресел… он заглядывал в зеркала, точно пытаясь подсмотреть, что же творится там, за фасадом дома. Дом это раздражало. И он выказывал раздражение скрипом половиц, дверьми, которые хлопали громко, намекая гостю, что не след задерживаться. Он пускал по следу человека сквозняки и спешил спрятать от него тепло камина.
— Никуда, — сказал человек, соглашаясь. — Бежать тебе действительно некуда.
Он присел у саквояжа, провел ладонью по витому шнуру, коснулся медных уголков.
— Я просил у него денег, когда понял, что Йен не даст мне жизни здесь… просил… чтобы уехать… а знаешь, что он мне ответил?
Человек смотрит снизу вверх и выглядит почти беззащитным.
— Он ответил, что я не имею права бросать свою семью. Что он знал о моей семье? Ничего! И денег… у него ведь было много денег! Ему ничего не стоило бы поделиться… или не деньгами, какой-нибудь вещицей из пустяковых…
Щелкнули замки.
— Колечко… сережки… она мне всю душу выела… ездила сюда и смотрела, смотрела… моя Маргарет… твоя матушка ее испортила. Маргарет ведь не была такой.
— Какой?
Он не спешит открывать саквояж.
— Завистливой. Она… она умела улыбаться… и смеялась красиво… когда я услышал ее смех, то понял, что женюсь. И женился. А она взяла и изменилась. Подружилась… я ей говорил, что мы альвам не пара, но разве Маргарет когда-нибудь слушала? Ей так нравилось бывать здесь… а потом дети… ты и Мирра… я ничего не понимаю в детях… я работал, много работал, но ей все равно не хватало. Она возвращалась домой такая задумчивая.
Почему он медлит? Он так долго искал это сокровище. Он так долго добивался его. И теперь вот медлит.
Дом тоже не понимает. Дом говорит, что люди в нем ушли, а наверху, на чердаке, пахнет кровью. И не только пахнет, дом впитывает ее жадно, потому что успел проголодаться. Он наполнен чистой силой, но сила и кровь — разные вещи. Кровь ему нравится. И он поглощает ее, каплю за каплей, щедро делясь вкусом.
Дом говорит о том, что новый его хозяин спускается. Он осторожен. Он слышит людей и убьет их, если люди попытаются убить его. Это тоже война, в которой Ийлэ нет места.
— Она смотрела и сравнивала… смотрела и сравнивала… она хотела быть такой, как… — Доктор неловко взмахнул рукой. — Мы не могли себе позволить многого. Я старался. Очень старался. Но кто я такой? Доктор… и только… а твой отец… баловал вас… все эти украшения… помилуйте, для чего ребенку кольца? Или броши? Цепочки эти? А Маргарет рассказывала с таким восторгом… ей хотелось, чтобы Мирра выглядела не хуже… и она говорила, что если я ее действительно люблю, то сделаю все правильно. А я любил. Я так старался…
— Но ей было мало?
— Да. Мало. Она хотела больше… если мебель, то выписанная из Аль-Ахэйо… или ткани вот… или картины… Господи, она сходила с ума, а я… я потакал ей, думал, что еще немного, и успокоится. Поймет. Я умолял ее не ездить больше, но как она могла? — Он плакал, сам не замечая того, что плачет. От слез отмахивался, размазывая их по лицу. — А потом… потом мы поссорились… она сказала, что я ничтожество… что она жалеет о том, что вышла за меня… ослушалась отца… если бы не вышла, у нее было бы множество чудесных вещей, таких как… и знаешь, я понял, что моей Маргарет больше нет. А есть… есть чудовище. Из-за вас!