— Ой, верно. Прошу прощения. Первых шесть.
— Вы без шуток отдаете нам все бесплатно? А не влетит?
Он подмигивает:
— Если волнуетесь, в следующий раз, когда заглянете в магазин, ку́пите побольше в знак благодарности.
— А если мы больше не придем?
— Очень жаль. — Он протягивает мне пакет с угощениями. — И не забудьте: если захотите, я с радостью покажу вам город.
Он опять приглашает меня — нас — прогуляться!
— И не забывайте, — упрямо отвечаю я, — у нас большие планы на лето. Мы будем заняты по горло. — С этими словами я разворачиваюсь и, не оглядываясь, покидаю магазин.
По дороге домой я вся киплю. Куда только исчезло ощущение счастья. В очередной раз Кейд замечает, что что-то не так.
— В чем дело?
— А сам как думаешь? Я такая дура.
— Тоже мне новость!
— Заткнись.
— Прости. В чем ты сглупила на этот раз?
Я пытаюсь насупиться, чтобы попугать его, но без толку, потому что на самом деле я ничуть не сержусь на него. Я злюсь на себя, исключительно на себя. В отчаянии я достаю свою мятную помадку и откусываю добрую половину. Проглатываю, облизываю губы и отвечаю:
— По-моему, мне просто показалось… что здесь на пляже… я буду чувствовать себя такой живой и здоровой… но потом оказывается, что нет.
— Ясно, — протягивает Кейд, хотя, скорее всего, он понятия не имеет, о чем я говорю.
— А оказалось, что я по-прежнему зануда.
Теперь он понимает.
— В точку. Неудивительно, что ты до сих пор нецелованная.
— Заткнись! — опять шиплю я и пихаю его в плечо, чтобы было неповадно.
— Я маме расскажу!
— Давай, рассказывай! Тебе еще самому влетит за то, что расстроил меня. — Знаю, что нечестно использовать сочувствие родителей против брата с сестрой, но не могу сдержаться.
Он потирает плечо и вздыхает:
— Ты права. Ты на самом деле дура.
Когда мы возвращаемся домой, я тут же бросаюсь вверх по лестнице и плюхаюсь на кровать. Бри хочет узнать, что случилось, но я не отвечаю. И, захлебываясь рыданиями, засыпаю.
Проснувшись, я понимаю, что в комнате совсем одна. Не вставая с койки, смотрю на дверь. Она закрыта, но я вижу свое отражение в большом зеркале, висящем на двери. Раньше я любила зеркала, но теперь вполне могу обходиться без них. И дело не в том, что мне не нужны зеркала, чтобы причесываться и всякое такое, но я терпеть не могу их за честность. Например, когда я переодеваюсь, зеркало жестоко показывает мне больше, чем я хочу видеть.
Я вижу шрамы и ненавижу их за то, что они портят мне жизнь.
Обычно я заставляю себя забыть о своих изъянах, но, когда вижу себя в зеркале, на них невозможно не обращать внимания.
Я уверена: если бы Тэннер увидел меня такой, какой я вижу себя в зеркале, он бы от меня отвернулся. Если бы знал о том, что я жду новое сердце, никогда не предложил бы этим летом прогуляться с ним.
Я несколько минут лежу в постели, продолжая сожалеть о своей тупости в кондитерском магазине. Потом заглядывает Бри, чтобы проверить, как я. Увидев, что я не сплю, сообщает, что идет в ванную. Комната вновь в моем полном распоряжении, я встаю и наплавляюсь к зеркалу.
Глупое, отвратительно жестокое, ужасное зеркало в полный рост, на которое невозможно не обращать внимания.
Я запираю дверь, чтобы Кейд не мог вломиться без стука. Потом подтягиваю рубашку к подбородку и в миллионный раз рассматриваю свой мерзкий красный шрам. Провожу по нему пальцем от ключицы до грудины, чувствуя мясистый нарост на коже.
Ненавижу зеркало! Ненавижу все зеркала!
Но больше всего я ненавижу шрамы.
Самое коварное в шрамах то, что они не всегда заметны. Не только потому, что они спрятаны под одеждой, как мои. А потому, что они намного глубже. Они впились в сердце и проникли в душу.
Позже вечером, когда мы сидим в ресторане, мне напоминают, что у моих родителей тоже есть шрамы — они и сами им не рады. Сначала все идет нормально, но потом шрамы в их отношениях начинают зудеть и опухать.
Первое, что я замечаю: мама криво усмехается. Я не очень-то обращаю внимание на их разговор, потому что слишком занята наблюдением за чайкой, которая ныряет вокруг парящих в небе воздушных змеев, но сказанное папой ее совсем не устраивает.
А ее надутые губы и молчание не устраивают отца.
Я тут же вострю уши, когда он произносит:
— Значит, вот как? Ты намерена отмолчаться?
— Делл, мы в ресторане. Я не хочу это здесь обсуждать.
— А что обсуждать? Мы уже несколько недель только об этом и говорим.
— Когда мы сюда приехали, я просто подумала… что ты захочешь остаться. Хотя бы на пару дней.
— Я приеду на выходные, Эмили. Мы оба согласились, что нам не помешает отдохнуть друг от друга.
— Это ты решил.
— Отлично! Если хочешь сделать меня виноватым, давай, вперед! Я больше не намерен с тобой спорить. Когда мы будем порознь, по крайней мере, не будем ругаться. — Он обводит взглядом стол. — Дети, чтобы пресечь все вопросы, отвечу: нет, мы не разводимся. Нам просто необходимо… побыть немного порознь. И этим летом представляется прекрасная возможность.
Мама смотрит на часы:
— Тогда прямо сейчас садись в машину и уезжай. Лучшего времени для того, чтобы побыть порознь, не найти.
— Это необходимо НАМ обоим, Эмили.
И тут мама начинает плакать. Но не крупными слезами, которые льются от только-только полученной раны, а слезинками, которые наворачиваются на глаза, когда затронешь старый шрам.
— Уезжай, — шепчет она. — Мы доберемся пешком. Здесь рядом. Увидимся на выходных.
Папа швыряет на стол две двадцатки и уходит, не прощаясь.
— Мам, ты как? — спрашиваю я, когда папа уходит.
— Нормально, — негромко отвечает она. — Пошли.
Как я уже говорила, у мамы с папой свои шрамы.
Наверное, у Кейда и Бри есть свои — из-за родительских ссор или из-за того, что последние полтора года они вынуждены возиться со мной.
А у меня?
Я королева шрамов. На груди, на сердце, в душе…
Кейд
Уже поздно. Обычно в такое время я сплю. Но сегодня уехал папа, и мама позволила каждому из нас заниматься своими делами. Сестры наверху. Последний раз, когда я к ним заглядывал, Бри рисовала в своем блокноте, а Энн что-то записывала в дневнике. Наверное, обе уже спят.