Тем временем на железных дорогах стали теряться вагоны с оружием и боеприпасами. Оказалось, что по настоянию Кагановича и с согласия маршала Кулика ВОСО перестало присваивать номера воинским транспортам. Они отправлялись на фронт мелкими партиями по 3–5 вагонов, что привело к утрате контроля над движением этих составов, нередко начальники станций загоняли эти бесконтрольные, но крайне необходимые армии грузы в тупики. За этот крупный промах поплатился жизнью начальник ВОСО генерал Н. И. Трубецкой. По словам его преемника, И. В. Ковалева, «он неожиданно, причем незаметно для всех, исчез, и никто в управлении не мог сказать, куда он убыл» [291] .
«Уже в июле, — вспоминает А. И. Микоян, — стало ясно, что Л. М. Каганович, будучи перегружен делами на транспорте, не может обеспечить надлежащую работу Совета по эвакуации…» [292]
16 июля председателем Совета по эвакуации вместо Кагановича был назначен Шверник. Все исследователи, как отечественные, так и зарубежные, называют массовую эвакуацию советской промышленности одним из выдающихся технических достижений Второй мировой войны. В связи с этим значительная доля заслуг принадлежит Кагановичу как наркому путей сообщения.
22 июля Москва — не только столица, но и крупнейший железнодорожный узел страны — подверглась первой массированной бомбардировке.
Днем и ночью к Кагановичу в кабинет стучался то один, то другой нарком-хозяйственник: они лично прибывали в НКПС, чтобы разыскать потерявшиеся в дороге остро необходимые грузы. Но нередко и сам Каганович, несмотря на беспрекословное подчинение исполнителей и военное время, не мог добиться от подчиненных никаких сведений о пропавших вагонах. Типичный эпизод описывает нарком авиапромышленности Шахурин: «Докладывали: „Завтра завод станет, если не будет поковок или подшипников“… Оказывается, поковки есть. Они отгружены, однако потерялись в пути. А поковок — 20 тонн. Это сотни самолетов. В поиски включается даже НКВД. Поковки находят где-то в Актюбинске, где они, естественно, никому не нужны. Там наших заводов нет. Срочно переправляем все по назначению…» [293] Заводы чуть ли не на каждый эшелон вынуждены были назначать своих сопровождающих. Наиболее влиятельные наркоматы всеми правдами и неправдами доставали транспортные самолеты и в критических ситуациях перебрасывали крохи производственного дефицита по воздуху.
В любое время дня и ночи вызывали Кагановича в Совнарком, где его, как правило, ждали Микоян и председатель Госплана Н. А. Вознесенский, лично распределявшие уголь между предприятиями, а также кто-нибудь из Наркомата угольной промышленности и из других ведомств. Разгорались горячие споры из-за каждого вагона с углем, принимались решения о переназначении и повороте эшелонов.
При вызовах к Сталину нередко приходилось ждать и в приемной, чего в мирное время не бывало никогда и ни с кем.
В конце августа по инициативе Кагановича начались работы по сооружению большого (534 км) железнодорожного кольца вокруг Москвы для разгрузки московского узла от транзитных перевозок. Это была несвоевременная идея, и вскоре трагические события на фронте поставили на ней крест [294] .
В первые месяцы войны жертвой шпиономании стал старший брат Кагановича — Михаил Моисеевич, который еще в 1940 году был снят с поста министра авиационной промышленности, а на XVIII партийной конференции весной 1941 года был выведен из состава членов ЦК ВКП(б).
Он был обвинен во вредительстве в области авиационной промышленности и в тайном сотрудничестве с гитлеровцами. Утверждалось даже, что Гитлер собирается включить Михаила Моисеевича в марионеточное русское правительство. Эти вздорные обвинения рассматривались на политбюро. Докладывал Берия. Каганович не защищал своего брата. Сталин лицемерно похвалил Лазаря за «принципиальность», но столь же лицемерно предложил не торопиться с арестом Михаила Моисеевича, а создать комиссию для проверки выдвинутых против него обвинений. Во главе этой комиссии был поставлен Микоян. Через несколько дней в кабинет Микояна был приглашен Михаил Каганович. Приехал и Берия вместе с человеком, который дал показания против М. М. Кагановича. Тот повторил свои обвинения. «Этот человек ненормальный», — сказал Михаил. Но он также по-над, что для него означает весь этот спектакль. У него в кармане был пистолет. «Есть в твоем кабинете туалет?» — спросил он Микояна. Анастас Иванович показал нужную дверь. Михаил вошел в туалет, и через несколько мгновений там раздался выстрел. После самоубийства Михаил Каганович был похоронен без почестей.
2 октября немецко-фашистские захватчики начали операцию «Тайфун» с целью окружения Москвы. На первом этапе крупные силы Резервного, Брянского и Западного фронтов попали в окружение. Все теперь зависело от того, насколько быстро железные дороги смогут перебросить под Москву новые войска с других участков фронта и из глубины страны. Именно в эти дни, например, была быстро перевезена из Сталинграда в Мценск 1-я танковая бригада Катукова, сыгравшая ключевую роль в задержке продвижения танковой армии Гудериана от Орла на Тулу.
Утром 15 октября на заседании политбюро принято решение о немедленной, в течение суток, эвакуации советского правительства, наркоматов, иностранных посольств. Сталин предлагал политбюро выехать из Москвы в ночь с 15-го на 16-е число, а сам намеревался уехать утром 16-го. Но, по предложению Микояна, было решено, что политбюро выедет только вместе со Сталиным. Микоян вспоминает:
«Запомнился разговор с Л. М. Кагановичем. Когда мы вместе спускались в лифте, он сказал фразу, которая меня просто огорошила:
— Слушай, когда будете ночью уезжать, то, пожалуйста, скажите мне, чтобы я не застрял здесь.
Я ответил:
— О чем ты говоришь? Я же сказал, что ночью не уеду.
Мы поедем со Сталиным завтра, а ты уедешь со своим наркоматом» [295] .
Ближе к полудню начальник одного из отделов метрополитена С. Е. Теплов вместе с начальником метрополитена был вызван в НКПС.
«В наркомате мы увидели нечто невероятное: двери раскрыты, суетятся люди, выносят кипы бумаг, одним словом, паника. Нас принял нарком Каганович. Он был, как никогда, возбужден, отдавал направо и налево приказания.
И вот от человека, чье имя носил Московский метрополитен, мы услышали:
— Метрополитен закрыть. Подготовить за три часа предложения по его уничтожению, разрушить объекты любым способом. Поезда с людьми эвакуировать в Андижан. Что нельзя эвакуировать — сломать, уничтожить.
Каганович сказал, что Москву могут захватить внезапно» [296] .