Мохан Тайид рассказывал о многовековой истории кштарийских династий, в шестом-седьмом веках от Рождества Христова подчинивших себе земли по обе стороны горного хребта Аравали. Они обложили данью местных крестьян, торговцев и ремесленников, гарантировав им взамен защиту от разбойников, чужеземных властителей и диких зверей. Дабы развеять последние сомнения в законности своих действий, завоеватели нарекли себя раджпутами – «королевскими сынами», ведущими происхождение от Луны и Солнца.
Но в начале первого тысячелетия с севера двинулись орды мусульман, жадных до несметных индийских сокровищ. Один из них, Махмуд Газни, за один только набег обогатился шестью с половиной тоннами золота. Около 1200 года возник Делийский султанат, и в течение последующих трех столетий мусульманское государство разрасталось от места, где сейчас стоит Бомбей, до предгорий Гималаев, от долины Инда до дельты Ганга. И только Раджпутана оставалась непокоренной: три с половиной века противостояла она делийским султанам в бесчисленных войнах и кровавых битвах.
Стойкость раджпутов вошла в легенды, столетиями передававшиеся из поколения в поколение в свете вечерних костров. В одной из них говорилось о городе Читторе, в 1303 году осажденном войсками султана Ала-уд-дин-Хилджи. Когда у защитников крепости кончились все припасы и шансов на спасение не осталось, женщины обрядились в свадебные сари, надели свои лучшие украшения и вместе с детьми под пение древних гимнов взошли на зажженный их собственными руками погребальный костер, а их мужья, вырядившись в шафранового оттенка одежды и вымазав лбы священным пеплом, раскрыли ворота и устремились на засевшего в горах неприятеля, навстречу неминуемой смерти.
В шестнадцатом веке потомок Чингисхана и Тамерлана Захир-ад-дин Мухаммад Бабур разбил войска делийского султана, положив начало эпохе Великих Моголов, но и это не принесло в Раджпутану мира. Сам же Бабур якобы сказал об индийских героях следующее: «Раджпуты умеют умирать в бою, но только не выигрывать битвы». Тем не менее «королевские сыны» поколение за поколением успешно сдерживали натиск моголов и отстояли свою веру, свободу и землю в борьбе против мусульман.
Со смертью императора Аурангзеба власть моголов стала рушиться, одновременно участились междоусобицы среди раджпутов, набросившихся друг на друга, подобно кровожадным тиграм. Мохан Тайид рассказывал об интригах, предательстве и коварных заговорах внутри кланов. Наконец мератхи с севера и махараджи из Гвалиора на востоке, воспользовавшись замешательством, покорили раджпутанские княжества, обложив их непомерно высокой данью. Не один раджа лишился тогда последнего рубина в своей сокровищнице. Позже страна, раздираемая на части моголами и махараджами, раджпутами и мератхами, стала ареной битвы Британии и Франции за господство над Индостаном, в которой в восемнадцатом веке англичане окончательно одержали верх.
Раджпуты стали искать у завоевателей поддержки. Многие князья заключили с англичанами соглашения. Именно в это время были отменены обычай сати и умерщвления новорожденных девочек с целью избежать впоследствии выплаты богатого приданого, сожжения женщин, обвиняемых в колдовстве, и крепостное право. Однако вмешательство чужеземной власти во внутренние дела страны, как всегда, имело свою цену. Когда в 1857 году в Индии вспыхнуло восстание – кровавый момент в истории Британской империи, – раджпуты встали на сторону англичан или в лучшем случае держали нейтралитет.
Однако насколько раздробленной была Раджпутана, настолько неопределенным оставалось ее положение в составе колониальной империи. Отдельные кланы более-менее открыто выступали против британского владычества, и среди них Чанды. Сурья-Махал с прилегающими к нему землями, благодаря воинскому искусству своих раджпутов и дипломатической хитрости раджей, прежде всего Джирая Чанда, до сих пор сохранял независимость, хоть и утратил за годы смуты и былое могущество, и значительную часть своих территорий.
Джейсон слушал Мохана разинув рот. Хелена тоже не могла не поддаться очарованию древних легенд и героических былей. Она начинала понимать, что скудная и в то же время невероятно красивая земля в окрестностях Сурья-Махала, которую она во время конных прогулок изучила вдоль и поперек, пропитана кровью многих и многих поколений, отстаивавших в борьбе с безжалостным врагом свою независимость и честь. Это была гордая, своенравная страна, и, знакомясь с ее историей, Хелена время от времени невольно переводила взгляд на Невилла, который внимал рассказам Мохана с неизменным равнодушием, как будто они не пробуждали в нем никакого интереса или, что более вероятно, он слышал их уже не один десяток раз.
Вот о чем хотела бы Хелена написать Маргарет. И о двенадцатом дне рождения Джейсона в конце января, и о празднике, устроенном в честь этого события в Сурья-Махале. И о подарке Невилла – рыжем жеребце. («Не пони, нет, настоящий конь!» – кричал Джейсон.) И о уроках верховой езды, которые после этого давали мальчику то Ян, то Мохан Тайид сначала в стенах Сурья-Махала, а потом в пустыне. Не терпелось ей рассказать Мардж и о собственных, пока скромных успехах в овладении мастерством традиционной индийской вышивки по нежному шелку и плотным шерстяным тканям, которое она постигала под руководством Джанахары, и о премудростях индийской кухни, сложных многокомпонентных специях и чатни. Наконец, об исполненных долгожданного семейного покоя вечерах у камина, когда Мохан Тайид с Яном сидели за шахматной доской, Джейсон – над очередным пухлым томом из библиотеки, а сама она с пяльцами на коленях пыхтела над никак не желающим ложиться на ткань филигранным узором. Или о том, как Мохан Тайид читает вслух Бхагавадгиту или что-нибудь еще из Махабхараты, Упанишады или Рамаяну, чей замысловатый и четкий, как искусно кованый узор, стих повествует о любви, борьбе и смерти бесстрашных индийских героев и правителей, богов и демонов.
Написав обо всем этом, Хелена нисколько не солгала бы. Тем не менее в целом такое письмо казалось ей идиллической фальшивкой. Потому что были моменты, когда, подняв глаза от пялец, она встречалась взглядом с Яном, и у нее перехватывало дыхание от внезапно охватывавшей душу злобы. Потому что из души еще не выветрилась обида того одинокого утра после первой брачной ночи. Иногда Ян бывал весел и разговорчив и часами мог рассказывать о дворце Сурья-Махал и истории Чандов, как будто и сам принадлежал к этому клану, но потом вдруг внезапно замолкал, а когда Хелена спрашивала его о причине, глаза его становились холодными и гладкими, как оникс, а лицо вдруг словно закрывала непроницаемая маска с выражением отвращения. Бывали моменты головокружительного, почти непереносимого счастья, которые быстро сменялись холодом и отчужденностью, так что Хелена начинала даже мерзнуть в присутствии мужа.
Как же могла она разъяснить то, что и для нее самой оставалось непостижимым? Какими словами можно ей донести до Маргарет, ее Мардж, что больше всего на свете она хочет понять мужа, чтобы по-настоящему разделить с ним его заботы и интересы. Ей не хотелось жаловаться на Яна, в этом она усматривала что-то предательское, и в то же время назвать себя счастливой означало покривить душой. Счастье, казалось, было где-то совсем близко, стоило только протянуть руку. Но оно оставалось неуловимым.